А герцог д’Аламеда, обернувшись к спутнику и незаметно вновь повернув перстень печатью внутрь, тихо промолвил:
– Уйдёмте отсюда, преподобный отец, у нас тоже есть дела.
Послы покинули помещение, оставив придворных обсуждать немыслимое поведение завзятого дуэлиста и колдовские способности герцога д’Аламеда. Оставив дворец, Арамис с д’Олива направились в парк. Когда они в должной мере углубились под сень облетевших деревьев, Арамис сказал:
– Сегодняшний день дал нам многое.
– Помимо очевидного, монсеньёр, – понимающе откликнулся иезуит.
– Да, – усмехнулся герцог д’Аламеда, – кроме договора. Ах, проклятый конкордат, тебе и впрямь суждено изменить судьбы народов. Вы заметили, преподобный отец?
– Что, монсеньёр?
– Как ловко французский король отредактировал документ?
– Нет, – озабоченно покачал головой монах, – я ничего такого не заметил.
– И это понятно. Поправка была безукоризненно скрыта, и не знай я, где её ожидать… Но она всё же есть, и это заставляет меня дать вам следующие указания.
– Слушаю, монсеньёр.
– До нынешнего дня я не знал, с какой стороны будет нанесён удар Испанскому королевству. А теперь…
– Теперь?..
– Незамедлительно отправьте двух гонцов по разным дорогам к его светлости герцогу Аркосскому. Пошлите с ними копии договора, а на словах велите передать указание самым срочным образом приступить к укреплению пограничных городов Испанских Нидерландов.
– Бельгийские провинции! Неужели?
– Да. И в первую очередь Шарлеруа, Армантьер, Сен-Вину, Дуэ, Куртре и Лилль, – с жутким спокойствием перечислил Арамис.
– Вы полагаете…
– Я полагаю, что королю следовало бы поостеречься вступать в стилистическое единоборство с поэтом и богословом, – процедил Арамис, – я-то более силён в этом, чем бедняга Кольбер.
Монах поклонился.
– Но передать это следует лишь изустно. Кстати, преподобный отец, всё сказанное никоим образом не влияет на прочие наши планы. Это понятно?
– О да, монсеньёр: Дюшес, десятое ноября.
– Хорошо. Положение наше усугубилось, что и говорить, но я верю, что мы выйдем из него с честью. Меня ведь не удалось убить.
– Вы о Франсуа де Варде?
– О нём, о нашем бедном де Варде. Тут король оступился, это надо признать.
– Но разве мог он знать? Даже я не знал…
– Да и не нужно было. Ordines inferiores
[3]… он отнюдь не самый полезный член общества.
– Как знать… Вы накануне говорили о шпаге, монсеньёр.
– Говорил.
– А если граф де Вард…
– Оставим это, преподобный отец, не продолжайте. Шпага, право слово, не из лучших.
– Вам виднее.
– Куда важнее сейчас представить отца д’Арраса королеве и снестись с Мадридом.
– Это будет сделано.
– Знаю. А я отправляюсь в Париж. Если не смогу вернуться через два дня, ждите нарочного.
– А если вестей не будет?
– Тогда дайте знать провинциалам и отцу Нитгарду.
– Непременно.
– Я не уехал бы сейчас, если б что-то не подсказывало мне: тайна, на которую намекал д’Артаньян, может быть нам полезна. Д’Артаньян слишком хороший друг, чтобы не протянуть мне руку помощи даже с того света.
– Должно быть, так, монсеньёр, – вздохнул иезуит.
– Простимся же, преподобный отец. Предоставляю вам действовать на своё усмотрение.
– Прощайте, монсеньёр, храни вас Бог!
Стройная фигура Арамиса скрылась за деревьями. Д’Олива, потеряв генерала из виду, повернулся и медленно побрёл ко дворцу.
Через полчаса стало известно, что граф де Вард срочно отбыл в родовое поместье.
XIX. О том, как Маликорн приступил к исполнению королевской воли
Художники должны раз навсегда отказаться от попыток изобразить на холсте выражение лица Людовика XIV после того, как Сент-Эньян рассказал ему о сцене, свидетелями которой мы стали. Сам будучи натурой крайне впечатлительной и суеверной, король почувствовал благоговейный трепет, тут же сменившийся вспышкой безудержного гнева:
– Так значит, наглейший из храбрых испугался? Выходит, меня окружают одни трусы?! Получается, стоит какому-то выскочке чуть возвысить голос, как мои дворяне бросаются врассыпную, а вместо чистосердечного признания в нарушении эдиктов я, король, выслушиваю детский лепет о ведьмах с Лысой горы?! Проклятье! Да пусть хоть вся преисподняя ополчится против меня, я найду, чем ответить. Пусть я погибну, зато тем самым докажу, что короля недаром называют первым дворянином Франции. Пускай это станет уроком моим верноподданным зайцам! Ты говоришь, один де Лозен сохранил присутствие духа? Отлично, нас будет, по крайней мере, двое. За мной, Гасконь! За мной, Беарн! Как видно, мне на роду написано полагаться только на гасконцев. А ты, ты, Сент-Эньян, неужели ты не нашёл ничего лучшего, чем примчаться ко мне с криками о колдовстве? Отвечай же!..
– Ваше величество, но что же мне оставалось делать? – отважился спросить побагровевший фаворит.
– Надо было швырнуть перчатку в лицо де Варду и публично назвать его трусом! – запальчиво воскликнул Людовик.
– Но я не получил на сей счёт никаких указаний, государь, – оправдывался Сент-Эньян, – к тому же я полагал, что граф может ещё быть полезен.
– Ну а как же, конечно, может! В конце концов, должен же я предоставить в распоряжение наших высоких гостей соответствующую прислугу. Думаю, теперь-то де Вард не откажется примерить лакейскую ливрею.
– Осмелюсь заметить, что для этого его надо бы сначала лишить звания гвардейского лейтенанта, – расхрабрился адъютант, чувствуя, что лично его гроза миновала.
– Правда… – одними губами прошептал король. – Ещё и это унижение: лейтенант моей гвардии склоняется перед моим же противником, злейшим врагом королевства. Не бывать же этому! Кликните мне де Лозена!..
Когда через пять минут в дверях показался, как всегда, изящный и самоуверенный Пегилен, Людовик уже совладал с гневом и обратился к своему любимцу самым приветливым тоном:
– Подойдите, дорогой барон, вашему королю есть что сказать вам.
– Приказывайте, ваше величество, – откликнулся гасконец.
– Вы, как я слышал, присутствовали при… маленьком объяснении, имевшем место между господами д’Аламеда и де Вардом.
– О да, государь, объясненьице не бог весть что, – в тон ему отвечал капитан мушкетёров.
– Случай тем не менее прискорбный, и, я уверен, вы не преминете указать нам зачинщика.
