– Как только его величество соизволит подписать брачный договор.
– Ну, это не затянется.
– Как знать! Конкордат с испанцами заставил нас поволноваться, а ведь и там требовалась одна только подпись.
– Однако пренебрежением к собственной персоне вы не страдаете, – усмехнулся де Гиш, – надо же: сравнить свой брачный контракт с государственным соглашением! Я бы до такого не додумался. Но знаете: сдаётся мне, король относится к вам лучше, чем к кастильской хунте. Желаю вам большого счастья, дорогой де Маликорн. Мадемуазель де Монтале – чудесная девушка, и я надеюсь, что мы славно отпразднуем вашу свадьбу в милом Сен-Клу.
– Смело рассчитывайте на это.
– Берегитесь, как бы нам не пришлось напомнить об этом обещании.
– Ора заслуживает много большего, чем я могу предложить. Поэтому не взыщите.
– Счастливец вы, дорогой мой, – вздохнул де Гиш, крепко пожимая руку Маликорну, – я от души рад за вас.
– Надо же! А в глазах твоих угадывается скорее не радость, а чувство иного рода, не менее, впрочем, сильное, – голосом актёра-трагика перебил его Маникан.
– О чём это вы? – подозрительно сощурился де Гиш.
– Зависть, милый друг, банальная человеческая зависть застит ваш взор, – нравоучительно изрёк Маникан.
– Ах, до чего лестно было бы мне предположить, что моему счастью завидует один из Граммонов, – поспешно вмешался Маликорн, чувствуя неловкое замешательство де Гиша, – но увы, это совершенно невозможно.
– Почему же? – через силу улыбнулся де Гиш.
– По той простой причине, что я – не король, – учтиво заключил жених.
Отвесив любезнейший поклон, граф удалился, недоумевая, какая злобная муха укусила нынче Маникана. Оставшись лицом к лицу со старым другом, Маликорн также вопросительно взглянул на него. В ответ Маникан рассерженно всплеснул руками:
– Вы можете удивляться или нет, как угодно. У меня есть свои причины поступать таким образом, как вы видели. И не расспрашивайте меня, иначе, клянусь, я забуду, что я дворянин и ваш друг, и на этом самом месте…
– Что? – пролепетал Маликорн, ничуть не сбитый с толку этой тирадой: сердитый Маникан являл собою, разумеется, редкостное зрелище, но он уже знал, как вызвать того на откровенность.
– Что вы сделаете? – проговорил он как можно нерешительнее.
– Что? Да совру вам. Совру, слышите? Совру беззастенчиво и неумело.
– Ну, так я не буду вас расспрашивать, – твёрдо сказал Маликорн.
– Правда? – недоверчиво покосился на него Маникан.
– Не буду, – пожал тот плечами.
– Тогда я приоткрою для вас завесу, но только чуть-чуть, согласны?
– Ах, боже мой, не нужно.
– Однако…
– Не стоит, право!
– Ну же, я ведь соглашаюсь только ради вас.
– С вашего позволения, я хотел бы остаться непосвящённым в эту тайну.
– Но я настаиваю!
– Друг мой, вы надрываете мне сердце своей мольбой… Я в замешательстве.
– Соглашайтесь, прошу.
– Будь по-вашему. Я сдаюсь, сразите же меня наповал.
– Наконец-то! Дело в том, что… э-э…
– Ну?
– Это весьма деликатная тема.
– Вот уж и первое препятствие. Увольте, Маникан.
– Да нет же, слушайте: дело в том, что герцогу надоело быть изгоем в собственном доме, и он…
– Герцогу Орлеанскому, не так ли?
– Само собой. Итак, он с некоторых пор с большим, нежели когда-либо, неодобрением, склонен наблюдать за… вы понимаете, за чем именно.
– Кажется, понимаю. Неужели возвращаются прежние времена с постоянно обновляющимися любовными треугольниками и галантными похождениями? Так принц недоволен нашим другом?
– Никто не знает, на кого сердится его высочество, но то, что сердится, – это точно. Началось это после получения некоего письма.
– Письма, вот как? – насторожился Маликорн.
– Из Рима, друг мой, – заговорщицки подмигнул ему Маникан, – и с тех-то пор принц ходит мрачнее тучи.
– А давно ли доставлено письмо? – с самым равнодушным видом поинтересовался снедаемый любопытством Маликорн.
– Дайте-ка вспомнить… Кажется, это было как раз накануне прибытия послов… нет-нет, днём раньше. Точно!
– Значит, третьего дня?
– Верно.
– Послание от шевалье де Лоррена, не правда ли?
– Думается, да, – загрустил Маникан.
– И вы именно поэтому пытаетесь пресечь увлечение графа? Поздновато, дружище. Его излечит теперь только новая страсть либо смерть. Да и так ли уж велика опасность? Не мог же шевалье своим письмом пробудить в принце супружескую ревность: это не в его духе, да и к тому же вовсе ему не выгодно. Ревность, знаете ли, тень любви, а если наш господин внезапно воспылает страстью к жене, несчастный шевалье рискует закончить свои дни в обществе князей церкви. Достойное общество, вполне под стать де Лоррену.
– Да уж.
– По-моему, принц попросту зол на принцессу за её причастность к ссылке его любимца. А письмо всего лишь заново всколыхнуло недобрые воспоминания; это пройдёт, уверяю вас, – убеждал друга Маликорн, сам ни минуты не веря в то, что говорит.
– А ведь и правда, – просиял Маникан.
– Граф волен по-прежнему безумствовать и страдать: с этой стороны ему ничто не грозит.
– А принцесса?
– Это дело другое: тут мы бессильны. Но будьте спокойны, – поспешно продолжал Маликорн, увидев, как вновь осунулось лицо Маникана, – я знаю одну ловкую особу, которая сумеет позаботиться о Мадам.
– Действуйте, дорогой друг, действуйте! Вы знаете: граф де Гиш умеет быть благодарным.
Маликорн в ответ лишь вежливо кивнул головой. Сейчас его не интересовала благодарность ни одного графа на свете, ибо он знал: королевская признательность способна его самого сделать графом. Только что он приступил к исполнению воли суверена. И приступив к нему, узнал, что над домом брата короля, первого принца крови, сгущаются тучи.
XX. Фаворитки
Прежде чем из моря вышла земля, появился род Рошешуар» – гласил напыщенный девиз знатнейшей семьи Пуату. Семья Мортемар де Рошешуар по праву гордилась своими традициями и великим прошлым: одна из дочерей этого дома была когда-то замужем за Эдуардом Английским. Что до настоящего, то оно украсило венец рода ещё двумя самоцветами монаршего внимания: герцог де Вивонн стал крестником Людовика XIV и Анны Австрийской, а его сестра, Атенаис де Монтеспан, наследовала Лавальер.
Принадлежность к сему выдающемуся семейству избавила в своё время юную мадемуазель де Тонне-Шарант от необходимости прибегать, подобно Монтале и Луизе, к тайному покровительству для того, чтобы попасть ко двору. Напротив, принцесса самолично пожелала иметь столь знатную девицу в штате своих фрейлин. А позже, когда сам король включил Лавальер в свиту Марии-Терезии, гордая испанка, в свою очередь, приблизила к себе маркизу де Монтеспан. Увы, это принесло лишь новые страдания обманутой королеве. Что правда, то правда: Людовик в полной мере осознал ошибку и дал отставку фаворитке – той самой, на пути к сердцу которой растоптал два благороднейших сердца Франции. Но бросил он её лишь для того, чтобы целиком отдаться новому увлечению.
