Итак, герцогине де Вожур предложено было не участвовать больше в королевских прогулках и выездах, а также по возможности избегать придворных развлечений. В то же самое время звезда новой фаворитки сияла день ото дня всё ярче, и даже если Король-Солнце обедал в обществе своих приближённых (а в подобных случаях полностью исключалось присутствие дам), рядом с ним, на месте королевы, зачастую восседала прекрасная Атенаис. Вещь, в бытность Лавальер неслыханная!
Достойно удивления то, что придворные, не устававшие злословить по адресу невинной девушки, вверившей свою честь первому дворянину королевства, с чувством, близким к восторгу, восприняли возвышение супруги маркиза де Монтеспана. «Наконец-то, – говорили версальские обыватели, – у нас появится подлинно королевская любовница, которую можно поставить в один ряд с Дианой де Пуатье и Габриэль д’Эстре…»
В самом деле, в отличие от Луизы, прятавшей свою любовь в гроте, под люком Маликорна и в тиши альковов, торжествующая Атенаис выставляла свою страсть напоказ, чему, впрочем, после смерти Анны Австрийской нимало не противился сам король, давно пресытившийся робостью прежней избранницы. Он забыл уже её жертвенность и самоотречение в те дни, когда та разрывалась между чувством к нему, своему суверену, и привязанностью к Раулю де Бражелону. Он не помнил, как она добровольно заточила себя в монастыре кармелиток, лишь бы не явиться камнем преткновения между ним и его семьёй. И наконец, он похоронил в своей памяти – памяти, которой так восхищался д’Артаньян, – все те клятвы, что шептал ей в упоении первого поцелуя и в горячечном бреду тайных встреч.
В эти дни Людовик XIV часто говаривал своему адъютанту: «Я любил мою Луизу, Сент-Эньян, но я не люблю герцогиню де Вожур». Да, к своему званию королевской фаворитки Луиза получила и деньги, и поместья, но как же мало значили они в сравнении с былым счастьем! С какой радостью рассталась бы она со всеми титулами и привилегиями, составляющими предмет зависти двора, за один его благосклонный взгляд. Но увы – глаза короля намертво приковала к себе её подруга, и несчастной Луизе довелось в полной мере испить ту чашу, что приняли некогда по её вине королева и принцесса.
Предоставленная себе самой, Луиза невольно стала присматриваться ко всему, что раньше ускользало от её внимания, сосредоточенного на любимом. Многое стало ей понятно из того, что прежде казалось непостижимым и необъяснимым; ей открылась изнанка Версаля. Она была единственной, кто сразу и без посторонней помощи узнал в обличье герцога д’Аламеда старинного друга графа де Ла Фер, и это обстоятельство пробудило в её и без того израненном сердце мучительные воспоминания. Правда, для неё оставалось загадкой, отчего Арамис, рискуя вызвать королевский гнев, всем своим видом выказывал пренебрежение объекту обожания Людовика, всячески подчёркивая своё почтение к Марии-Терезии. Подобное обстоятельство трудно было объяснить даже тем, что он представлял Испанию: всем было известно, что инфанта для Мадрида – отрезанный ломоть, который скорее затрудняет отношения с Францией, а не наоборот. С гораздо большим основанием герцог мог рассчитывать на успех своей миссии, поступая подобно всем остальным посланникам, то есть совершенно противоположным образом. Свои соображения Луиза, впрочем, держала при себе, да никто, за исключением Монтале, и не стал бы выслушивать сомнения и домыслы опальной герцогини.
Атенаис же, даже заметив невнимательное отношение к ней сурового испанского гранда, тут же выбросила это из головы: столь ничтожным казалось ей это в сравнении с окружающим её всеобщим преклонением. Боже, как она была счастлива! И уж конечно, не столь мимолётно, как эта простушка Лавальер, не сумевшая удержать августейшую любовь. Не напрасно, ах не напрасно берегла она себя от ухаживаний доброй половины мужчин при дворе, включая де Сент-Эньяна и де Лозена. Действительно, как можно глядеть на них, когда есть король? В этом Луиза права, но только в этом! Во всём остальном будет права Атенаис! Её глубокие синие глаза сверкали, как море, о котором говорилось в девизе её семьи.
Недаром посвятил ей герцог де Сен-Симон такие строки: «Она всегда была превосходной великосветской дамой, спесь её была равна грации и благодаря этому не так бросалась в глаза». Тщеславие Монтеспан и в самом деле было беспредельно: осмеливалась же маркиза всерьёз утверждать, будто она знатней самого короля!
В эти послеобеденные часы Атенаис возлежала на софе в роскошных даже по версальским меркам апартаментах. Те замки, что возводила она в своём неуёмном воображении в эти минуты, отнюдь не казались воздушыми, учитывая положение её возлюбленного, и потому она целиком отдавалась безумным фантазиям. Легко понять её неодобрительную реакцию на внезапное вторжение:
– Кто там? – спросила она резким голосом, который, отметим, в значительной мере смягчался при общении с королём.
– Это я, – прозвучал кроткий ответ, и на пороге комнаты появилась Луиза.
У кого хватило бы сердца разозлиться при виде столь нежного создания? Атенаис не просто разозлилась она пришла в ярость.
– Ах, это ты, – ничуть не меняя тона, продолжала она, – что там стряслось?
– Её величество требует тебя к себе…
– Ого, требует! Что это ей приспичило?
– Королева хочет, чтобы ты помогла ей выбрать драгоценности на вечер, – отвечала Лавальер, будто не замечая вызывающей грубости подруги.
– На вечер? Так, значит, она выйдет вечером из своего заточения? Поди ты, какая новость!
– Государь изволил пожелать, чтобы её величество присоединилась к нему на сегодняшнем представлении.
– Как мило! Мир и гармония вернулись в семью. Похоже, скоро Версаль превратится в Аркадию, кавалеры – в аркадцев, а дамы – в пастушек… как раньше. Помнишь, Галатея?.. ах, прости – Луиза?
Девушка вздрогнула и умоляюще взглянула на Атенаис. Однако та безжалостно продолжала:
– Так значит, король пригласил жену на спектакль? А она и рада этому, верно? Я так и знала! Ну что ж, каждому своё.
– Атенаис!..
– Королеве – спектакль, мне – король…
– Прошу тебя…
– Ей – вечер, а мне – ночь, – не сводя синих глаз с побледневшего лица Лавальер, закончила маркиза.
– Я пойду.
– Нет, погоди! – вскричала Атенаис, легко соскочив с дивана и схватив её за руку. – Почему же ты сама не выбрала с ней украшения?
– Её величество потребовала, чтобы ей помогала ты… – пыталась объяснить Луиза.
– Ну нет! Как бы не так! Ей хорошо известно, что ты понимаешь в этом куда больше меня. Но ты, наверное, разыграла целую комедию: мол, де Монтеспан тут незаменима, и всё прочее. А королева и рада покрасоваться передо мной, да? Скажи, рада?
– Атенаис… – в ужасе прошептала Луиза, испуганно вглядываясь в расширившиеся зрачки соперницы, поглотившие всю синеву глаз. – Успокойся…
– Успокоиться, ещё чего?! Я знаю, она не нарадуется возможности блеснуть передо мной. Знала бы она, до чего мне безразлично то, что она сидит рядом с ним. Ведь глаза его в это время обращены ко мне. Ко мне, слышишь?!
