– Ах, государь, разве есть на свете награда дороже этих ваших слов? – кротко сказала Монтеспан.
– Само совершенство! – восторженно воскликнул король, раскрывая ей объятия.
– Но… обещаете ли вы обойтись с Луизой не слишком сурово? – настойчиво спросила Атенаис, приникая к его груди.
В словах её звучало сострадание; на самом же деле таким «благородным» участием она из самого сердца короля вырывала приговор.
– Вы воплощённое великодушие, Атенаис!
– Обещайте, государь, умоляю.
– Даю слово дворянина.
– Разве могу я не верить вашему величеству? Но вполне возможно, что вы и сами не в состоянии оценить силу собственного удара. Я вся трепещу при мысли об участи несчастной герцогини.
– Вы сочувствуете ей, вы? – недоверчиво осведомился Людовик.
– Кому, как не мне, сострадать той, что была покинута вами, государь? Произойди это со мной, я бы просто умерла от горя; Луиза до сих пор жива, значит – любила меньше меня, но я всё же жалею её.
– Вы самая благородная женщина из всех известных мне. Чего вы желаете?
– Немногого, государь. Просто знать, что намерены вы предпринять по отношению к Луизе.
– Зачем?
– Чтобы в том случае, если наказание окажется чересчур суровым, на коленях умолять ваше величество смилостивиться над той, что причинила мне столько мук.
– Вам не придётся просить за герцогиню де Вожур, сударыня, – взволнованно произнёс Людовик XIV, – я намерен обойтись незаслуженно мягко с виновницей ваших драгоценных слёз.
– Доброта вашего величества не знает границ, – пролепетала Монтеспан, уже казня себя за излишнее рвение.
– Моя доброта порождена вашим милосердием, Атенаис. Вы будете мною довольны.
Темнота, окутывавшая их, скрыла от короля мертвенную бледность, покрывшую лицо фаворитки. Маркиза де Монтеспан в самом деле испугалась, что горькая чаша минует Лавальер. «Дура, какая же я дура…» – приговаривала она про себя.
– Госпоже де Лавальер в самое ближайшее время надлежит… – король выдержал театральную паузу, в продолжение которой маркиза переживала все муки ада, – надлежит сложить с себя все придворные обязанности и отправиться к себе в поместье, – твёрдо заключил он.
Вздох облегчения, вырвавшийся из груди Атенаис, ещё раз укрепил короля в убеждении относительно бесконечной доброты его восхитительной любовницы. Кровь прилила к перламутровым щекам маркизы, и она, порывисто схватив царственную длань, поцеловала её.
В это мгновение одна половинка двери, ведущей в коридор, тихонько приоткрылась, наполнив павильон сонмом звуков. В образовавшуюся щель просунулась голова капитана мушкетёров, охранявшего вход в приют Венеры.
– Все в сборе и ожидают ваше величество, – сообщил Пегилен.
– Я иду, барон, – ответил король и, сделав знак адъютанту следовать впереди с факелом, вышел из комнаты об руку с Монтеспан.
Охотники, выстроившиеся на дворе в строгом соответствии с этикетом, приветствовали короля радостными криками и звуками рожков. Людовик XIV, на секунду остановившись, кивнул собравшимся и вскочил на великолепного английского жеребца.
Через пять минут охотничья процессия, во главе которой следовал король в сопровождении герцога Орлеанского, принцессы Генриетты, Великой Мадемуазель, маркизы де Монтеспан, принца Конде, военного министра, графа де Сент-Эньяна и капитана мушкетёров, выехала из Фонтенбло. Спустя ещё час блестящее общество прибыло к месту сбора, где были уже сервированы столы с вином и закуской. Подкрепившись сам и пригласив к столу дам, король подошёл к маркизу д’Оллонэ – главному ловчему Франции.
– Ручаетесь ли вы, господин д’Оллонэ, что волки не ушли из круга?
– Государь, я самолично обошёл их с двумя доезжачими и могу заявить с полной уверенностью, что три крупных волка – в кругу.
– Отлично, маркиз, отлично!..
Ровно в девять король, приняв из рук главного ловчего традиционный жезл с копытом кабана, предназначенный для отвода веток во время бешеной скачки по лесу, приказал «набрасывать» гончих. Придворные, снова сев на коней, двинулись к месту охоты. Маркиз д’Оллонэ оказался прав: наведённая на след ищейка немедленно стронула громадного матёрого волка, который в страхе перед множеством вооружённых людей бросился прочь, преследуемый сворой гончих. Охота началась…
Людовик XIV первым поскакал за гончими, за ним последовали прочие охотники. Рядом с королём мчалась маркиза де Монтеспан в голубом платье. Лёгкий морозец разрумянил её лицо, одухотворённое сознанием одержанной над соперницей победы. Король, всецело поглощённый погоней за волком, и придворные, занятые тем, чтобы не отстать от короля, казалось, забыли о маркизе. А та, заметим, вовсе не была столь же блестящей наездницей, как Лавальер, и потому стала постепенно отставать от группы, окружавшей короля. Это не тревожило Атенаис: главная её цель была достигнута. Она сразила Луизу, а волка пусть затравят другие.
Мимо де Монтеспан вихрем проносились всадники, сотрясая лесной воздух громкими криками. Атенаис уже едва различала коричневый берет короля. Вот в последний раз мелькнул хвост его буланого коня и скрылся в пролеске. Лай умчавшейся своры усилился: видно, со смычков спустили очередную стаю гончих…
Вскоре фаворитка, не прилагавшая особых усилий для того, чтобы не отбиться от охоты, потеряла из виду последнего конника. Через некоторое время стихли и звуки фанфар, так подходившие к её настроению. Остановив лошадь, она ещё несколько минут вслушивалась в музыку леса, стараясь определить место гона. Ничего не услышав, она весело улыбнулась, не обнаруживая никаких признаков волнения, вполне, казалось бы, объяснимого в такой ситуации.
Детство, проведённое в чащобах Пуату, научило будущую маркизу де Монтеспан превосходно ориентироваться в лесу: она не сомневалась, что без труда выйдет к месту сбора. Ведь так она и поступала множество раз, едва ли не на каждой третьей охоте. Поэтому, развернув лошадь, она пустила её вскачь в обратном направлении, размышляя о горизонтах, открывающихся перед ней с удалением от двора Лавальер.
В этот счастливый день она станет подлинной королевой Франции – королевой не по званию, но по праву, а дети её – её и Людовика – будут герцогами и пэрами. Уж она-то сумеет ослепить двор такой роскошью, которая и не снилась этой наивной дурочке Луизе. И когда вновь начнётся война (она не может не начаться, ведь её возлюбленный так честолюбив и пылок), она уговорит короля отправить в окопы маркиза де Монтеспана. А там – шальная пуля, и… В конце концов, только кровью и можно смыть то унижение, которому муж подверг её год назад, подняв крик, что король, видите ли, уводит от него законную супругу. Атенаис и сейчас содрогалась при воспоминании о пощёчинах, которыми он при всех награждал её, неистово крича: «Я стыжусь, что моя обезьяна вместе с королём развлекает чернь!» Людовик XIV велел ему тогда убираться в своё имение, а маркиз… что сделал этот мерзавец Пардайан? Подумать только: приказал слугам обрядиться перед отъездом в траур и собственноручно приколотил к крыше кареты оленьи рога! Какой стыд, боже! Нет, только смертью отплатит он ей за тот позор: кто знает, может, Господь и захочет повторить для неё историю Урии и Вирсавии, только вот современный Давид едва ли составит в раскаянии новую Псалтырь. О, если умрёт её муж, тогда… Ах, в этом случае…
