– Государь, вчера его высочество получил очередную депешу из Италии.
– Однако, это уже не почта, а град какой-то, – подивился король, – эти письма, что же, приходят каждую неделю?
– Не реже, государь, а то и чаще.
– И это письмо?.. – с требовательной надеждой спросил Людовик XIV.
– Было, как и прочие, немедленно по прочтении брошено в камин.
– И?..
– Нет-нет, оно сгорело дотла, – поспешно заверил Маликорн.
Ему было очень неловко говорить о своей неприглядной деятельности в присутствии такого человека, как д’Артаньян. Сент-Эньян – совсем другое дело – тот ещё лазутчик, но д’Артаньян – это же воплощение дворянской чести и благородства. Впрочем, в глазах молодого графа он улавливал только искреннее расположение.
– Сгорело дотла, – повторил король. – Жаль. Но вам всё-таки кое-что известно?
– Только то, государь, что вскоре принц потребовал к себе маркиза д’Эффиата, беседовал с ним около часа, а этим утром конюший его высочества уехал.
– Уехал, ого! Без моего разрешения, тайно? И куда же?
– Судя по багажу, далеко, государь.
– Но не дальше Ватикана, полагаю?
– Всё говорит за то, ваше величество.
– Как я устал от этого, – вдруг сказал король, – скажите, что вы сами думаете обо всём, господин де Маликорн.
– Я, государь?
– Говорите прямо, что готовится в доме моего брата? Вы, конечно, не знаете, но можете подозревать.
– Мои подозрения очевидны, поскольку лежат на поверхности.
– Так…
– Его высочество всеми силами стремится вернуть ко двору шевалье де Лоррена, и…
– Продолжайте, сударь.
– Ваше величество сами разрешаете мне говорить.
– Ну конечно, конечно. Продолжайте!
– Государь, вам лучше моего известны обстоятельства, послужившие причиной изгнания шевалье за пределы Франции, – те самые обстоятельства, которые должны быть устранены для его возвращения.
Маликорн замолчал: сказанного было вполне достаточно, ибо любое продолжение неминуемо свелось бы к обвинению члена королевской семьи в подготовке убийства…
Сам король вспыхнул и, глядя прямо в глаза Маликорну, тихо произнёс:
– Благодарю вас, господин де Маликорн, вы на многое открыли мне глаза. Ваше подвижничество неоценимо, но сейчас прошу вас удалиться. Вы свободны, сударь… Ещё раз поздравляю! Господин лейтенант, проводите…
Д’Артаньян вслед за Маликорном вышел в приёмную. Там бледный Маликорн обернулся к нему и спросил:
– Надеюсь, вы не станете теперь дурно думать обо мне, граф?
– Вы честный человек, господин де Маликорн, – ответил д’Артаньян, пожимая ему руку. – Требуется большое мужество для того, чтобы сказать такое королю.
– Я не сказал его величеству ничего особенного, – возразил было Маликорн.
– Ошибаетесь, сударь, вы сказали ему правду.
И, поклонившись, д’Артаньян скрылся за дверью кабинета.
XXXII. Король и лейтенант
Взгляды короля и мушкетёра скрестились, и сам Атос не сумел бы в эту минуту определить, в каком из них больше было величия и благородства.
– Господин д’Артаньян, вы неплотно затворяли за собою дверь.
– Видимо, так, государь.
– При дворе это не принято.
– Запомню, государь.
– А догадываетесь ли почему?
– Думаю, да.
– Я, например, даже невольно смог услышать то, что вы сказали де Маликорну.
– В мои намерения не входило таиться от вашего величества.
– Что сие означает, сударь? Что это – безмерная преданность или неслыханная дерзость?
– Ни то ни другое, государь. Это всего лишь правда.
– Правда…
– Вашему величеству, вероятно, не часто доводится слышать её от людей. Легко понять короля, который ради слова правды самолично проводит расследование. Как я хотел бы помочь вам, государь. Только прикажите!..
Король остановился: в эту минуту он походил на загнанную в самый угол шахматной доски фигуру. Поразмыслив, он сделал следующий ход:
– Правда… Однажды в Блуа, примерно в такой же час, я говорил о ней с вашим родителем, граф. Вы сегодня куда более сдержанны, чем он тогда: его правда жгла меня, как огонь. Не думайте, я не сердит на вас: кто-то же должен говорить королю правду. Хотите, чтобы это были вы? Извольте. Если маршал был моей шпагой, вы станете моей совестью. Хорошо?
– Нет, государь.
– Вот как? Чем же вы недовольны?
– Ваше величество неверно поняли мои слова. Мне ли быть недовольным? Просто совесть – это черта, настолько свойственная роду человеческому…
– Вы действительно так думаете?
– О да. Так вот, раз она так заурядна для простых смертных, то у королей её быть не может.
– Любопытная теория.
– Благодарю.
– Но что-то же должно восполнять это августейшее увечье. Не возражайте, граф, поскольку я определённо чувствую: что-то явно заменяет мне совесть.
– Я могу попытаться объяснить это, государь, – тонко улыбнулся д’Артаньян, – но для этого королю придётся, отступив от этикета, простить мне один вопрос.
– Вопрос? Всего один? Ах, ничего не поделаешь, господин лейтенант, придётся простить. Что же это за вопрос?
– Значит ли это, что я прощён?
– Да, прощены заведомо и без права обжалования приговора. Задавайте-ка поскорее ваш крамольный вопрос.
– Пожалуйста: ваше величество веруете?
– Однако… – протянул Людовик, изумлённо воззрившись на мушкетёра, – вот так вопрос! Клянусь честью, самый оригинальный вопрос из всех, что задавались христианнейшему королю. Но я всё же отвечу, хотя мой ответ и не будет блистать остроумием: да, сударь, я верю в Господа нашего Иисуса Христа.
– Превосходно, государь. Вот мы и добрались до сути дела.
– Вы полагаете? Я этого не заметил.
– Тогда я буду иметь честь завершить свою мысль.
– Окажите любезность.
– Бог – совесть королей.
– Браво, д’Артаньян! – воскликнул Людовик XIV. – Выходит, вы, изумительный человек, со свойственной лишь вам одному скромностью отрекаетесь от титула, которого достоин один Всевышний?
– По чести, так, государь.
– Неплохо, граф. Вам удалось развлечь меня, и – о чудо! – совершить это с помощью теологических выкладок.
– У каждого свои методы, ваше величество.
