– Ваша методика мне по душе. Не изменяйте ей, господин д’Артаньян, потому что это станет для меня невосполнимой потерей. Прочие-то не так смелы, как вы.
– Ваше величество изволите льстить моему гасконскому самолюбию.
– Так оно и было бы, не будь мои слова чистой правдой.
– Кстати о правде, государь. Если позволите…
– Всё, всё, всё! – замахал руками король. – Хватит, сударь. Я устал от правды.
– Только одно слово.
– Ну?
– Господин де Маликорн…
– Маликорн? А что с ним? Он женится, он обеспечен и счастлив. К тому же, – продолжал король, читая вопрос в глазах офицера, – он, как и вы, умеет сказать повелителю правду, за что тот, безусловно, не гневается на него.
– Спасибо, государь. Ничего иного я и не ждал от милосердия вашего величества.
– Похоже, теперь уже вы мне льстите, граф. Но довольно об этом. Вы полагаете, что рассуждения де Маликорна верны?
– Я полагаю, что они весьма логичны.
– Но логика не в силах объять необъятное. Подчас она бессильна против изощрённого замысла, а другие просто не в ходу при дворе.
– Именно это я и хотел сказать вашему величеству.
– Я и сам так же, как вы и Маликорн, нахожу сделанные заключения логичными. Но убийственная последовательность мыслей ещё не делает безупречно верными сами выводы, не так ли?
– Безусловно, государь.
– Я так и думал, – с каким-то странным облегчением выдохнул король.
Д’Артаньян выжидающе молчал, глядя на него. Поймав взгляд лейтенанта, Людовик XIV заставил себя улыбнуться и как ни в чём ни бывало спросил:
– Герцог д’Аламеда уже покинул Фонтенбло?
– Он собирался уехать, государь, и если ничто ему не помешало…
– О, едва ли что-то на этой земле способно воспрепятствовать исполнению намерений герцога, – с деланным благодушием проговорил король, внимательно следя за реакцией гасконца.
– Осмелюсь ли узнать почему, государь? – вполне искренне удивился лейтенант.
Самый проницательный ум не мог бы уловить даже оттенка фальши в голосе д’Артаньяна. Удовлетворившись проделанным наблюдением, король отвечал:
– Ну, это же очевидно, граф. Я – король этой земли, и послы любых стран пребывают здесь под моей защитой. Тем более – послы дружественной нам Испании. Так он уехал?
– Да, государь.
– И не предупредил, когда его ждать?
– Нет, государь.
– Но, во всяком случае, не очень скоро?
– По тому, что мне довелось услышать от его светлости, могу предположить, что не скоро, ваше величество. Господин д’Аламеда не любит торопиться.
– Вы так полагаете? – усмехнулся король. – Впрочем, вы, верно, знаете его не так хорошо, как я.
– К величайшему сожалению почти вовсе не знаю, государь. У меня просто не хватило времени познакомиться с ним поближе, хотя я много узнал о его былых подвигах.
– Неужели? – через силу выдавил король, восстановив в памяти один из таких подвигов. – Как это должно быть занимательно, а главное – поучительно, не так ли?
– Вы правы, государь. Такие люди, как герцог д’Аламеда, барон дю Валлон, граф де Ла Фер и мой отец, довольно редкие в ту пору, почти вовсе перевелись теперь, насколько я могу судить.
– Смелое суждение. Но вы-то, граф, составляете исключение.
– Я так не думаю, ваше величество. То была эпоха титанов.
– Вот это мило! А сейчас, по-вашему, век карликов?
– Как можно, государь…
– Вас, похоже, не слишком-то прельщает моё царствование, а? Смотрю я на вас и любуюсь, господин лейтенант моих мушкетёров! Честное слово, я будто вижу перед собой вашего славного отца, который частенько доводил меня до изнеможения подобными речами. Ну, он-то был старым солдатом, закалённым в печи Ла-Рошели и пожаре Фронды. А вам, молодому, пылкому и отважному дворянину, казалось бы, не на что жаловаться, – жить да жить. Хотя я, наверное, несправедлив к вам: вы же уточнили, что пресловутые титаны лишь «почти» перевелись. Послушаем, кого из ныне здравствующих вы к ним причисляете.
– Графа де Гиша, например.
– Гм, пожалуй… Если вдуматься – больше полководец, чем боец.
– Я не отношусь к тем крикунам, что заявляют, будто победы одерживают рядовые солдаты.
– Согласен. Дальше?
– Барон де Лозен.
– Верный глаз, добрая шпага, – похвалил король.
– Маркиз де Фронтенак.
– О, этот был бы счастлив услышать такую аттестацию из уст д’Артаньяна, – рассмеялся король, – но он и впрямь славный вояка. Неужели всё?
– Нет, ваше величество, то же самое касается и господина де Лувуа, и герцога де Граммона, и виконта де Тюренна, и маршала Люксембурга: всё это люди, поистине достойные чести вашего царствования.
– К титанам я причислил бы и господина Кольбера. Как по-вашему?
– Прекрасный выбор, государь.
– Но что ж это получается? У меня оказалось вдвое больше героев, чем было у моего отца, – весело заметил Людовик, – как это понимать, граф? Золотой век продолжается? Не надо, не говорите, я высоко ценю вашу деликатность, и сам знаю то, чего вы не договариваете. Я признаю это: видите, король не боится правды – все вельможи, так высоко вознесённые вами, все они, невзирая на свои выдающиеся качества, были и остаются придворными. А те, другие, никогда ими не были. За исключением, пожалуй, нашего дорогого герцога, но это, скажу, ничуть не умаляет его заслуг. Я прав, господин д’Артаньян? Достаточно ли король проницателен?
– Небеса щедро одарили ваше величество, – сдержанно подтвердил юноша.
– Господин лейтенант, я из всей вашей речи уловил только, что к перечисленным гигантам вы отказываетесь причислить себя. Так ли это?
– У меня пока нет ещё ровно никаких заслуг перед вашим величеством.
– Вы считаете так, я, возможно, иначе, это не важно. Я услышал то, что услышал, и только на это вам и отвечу. Вы не числите себя в их рядах – что ж, замечательно: я стану полагаться лишь на вас одного. Вы, что ни говори, больше дворянин, чем придворный, и больше человек, чем вельможа.
– Государь…
– Не спорьте, граф. Я с первой встречи угадал в вас человека, и не вам, а одному Богу позволительно лишать меня лучших воинов. А коли так – молчите; молчите и покоряйтесь. Вы можете не подчиняться судьбе, ибо не присягали ей, но покориться королю – ваш дворянский долг. Я ошибаюсь? Скажите.
– Нет, ваше величество, не ошибаетесь.
– Это значит?
– Я покоряюсь, государь.
– Тогда скажите: вы свободно говорите по-английски?
