Сквозь оглушительный бой разбушевавшегося сердца Маликорн различил щелчок поворачивающегося в замке ключа. Но звук этот, минуту назад казавшийся его слуху райской музыкой, сейчас направил его мысли прямиком по руслу Стикса, парализовав разум…
– Вы думаете, здесь мы сумеем поговорить без помех? – раздался мужской голос у алькова.
Маликорн залязгал зубами от страха: говорившим был не кто иной, как Филипп Орлеанский, первый принц крови, за которым ему, Маликорну, самим королём было поручено вести слежку. В данную минуту он как нельзя лучше выполнял свои обязательства, но много же он отдал бы, лишь бы оказаться менее исполнительным и удачливым шпионом.
– Уверены ли вы, что никто нас не услышит, Генриетта? – раздражённо и вместе с тем как-то по-детски капризно настаивал принц.
– Вполне, если ваше высочество возьмёте на себя труд умерить голос, – спокойно ответила принцесса.
– Это комната ваших фрейлин?
– Одной из них – мадемуазель Оры де Монтале; я нарочно услала её, чтобы свободно располагать этой комнатой. Как видите, она превосходно расположена: слева – мои покои, за правой от нас стеной уже начинается сад, сверху находятся апартаменты ваших дворян – кавалеров Маникана и Маликорна, одного из которых вы оставили дежурить на лестнице, а второй – за это я могу поручиться – отправился к его величеству за разрешением на брак с хозяйкой этого чудного закутка. Очевидно, что более укромного местечка для беседы в Фонтенбло нам не сыскать; остаётся только надеяться, что разговор того стоит.
– А вы невоздержанны на язык, как и прежде, сударыня, – неприязненно заметил брат короля, – не так уж часто муж просит вас уделить ему крупицу вашего драгоценного внимания.
– Прошу прощения, ваше высочество, – спохватилась принцесса, – я обмолвилась.
– Вы сказали именно то, что хотели, – возразил Филипп, еле сдерживая гнев, – но это ничего. Я привык к вашей особой манере обхождения и совсем не удивлён. Что до мер предосторожности, над которыми вы столь уместно изволили насмехаться, то они приняты мною прежде всего и единственно для защиты вашей же чести.
На сей раз пришлось принцессе смолчать. Чувствуя её замешательство, герцог Орлеанский запальчиво воскликнул:
– Вы не отвечаете, сударыня, и ваше молчание, увы, не может означать ничего иного, кроме понимания смысла сказанного мною! О, как это мило и забавно: мы впервые со дня свадьбы начинаем понимать друг друга. И почему нет здесь этого мошенника Мольера, когда он нужен: мы с вами составили бы дивную драматическую пару. Может, и мне стоит прочесть вам одиннадцать правил супружества, ваше высочество?
– Признательна вам за заботу, но я читала «Школу жён», – попыталась улыбнуться принцесса.
– Не сомневаюсь, что читали; вопрос в том, что вынесли вы для себя из истории Агнесы и Ораса?
– Это что же – допрос, устрашение? Должна заметить: вы, сударь, выбрали довольно странную тему для столь таинственного свидания. Пьесы господина Мольера, а уж тем более, рецензии на них, должны быть достоянием публики.
– Вы уже и так сделали всеобщим достоянием слишком многое… чрезмерно, я бы сказал, многое из того, что желательно было бы оставить у нас в доме.
– Желательно – кому? – живо поинтересовалась принцесса, заставив Маликорна под кроватью содрогнуться, настолько дерзким показался ему прозвучавший вопрос.
Как ни странно, герцог Орлеанский не только не рассвирепел, услыхав его, но, напротив, несколько присмирел:
– Кому, спрашиваете вы? – переспросил он в некоторой растерянности. – Но кому же ещё, как не мне, вашему законному супругу и…
– Повелителю, хотели вы сказать, сударь? – подхватила Генриетта. – Ах, как это похоже на вас: вы считаете меня чем-то вроде служанки, призванной потакать всем сумасбродствам господина. Право же, будь ваша воля, и ваш двор в Сен-Клу превратился бы в сераль с самым настоящим гаремом, а я…
Принцесса неверно рассчитала силу своего ответа: Филипп, до того ощущавший собственную неправоту, столкнувшись со столь страстным и (не станем кривить душой) не вполне справедливым отпором, пришёл в себя и в полном сознании своего морального превосходства едва не завопил:
– Сераль, вот как?! Гарем, если я не ослышался?! А себя, себя вы, несомненно, заранее причисляете к самым бесправным одалискам этого великолепного учреждения?! Да по какому праву вы, сударыня, возводите на меня поклёп? Вы, живущая, кажется, более чем привольно в доме, напоминающем вам сераль, – на того, кто до сих пор смотрел сквозь пальцы на забавы, принятые в его гареме? Берегитесь, ваше высочество, повторяю – берегитесь и не вынуждайте меня всерьёз озаботиться штатом евнухов!..
Почти прокричав всё это, герцог резко затих, будто выдохшись, зато принцесса, даже чувствуя предательскую дрожь в ногах, посчитала нужным ответить хоть что-нибудь на разыгравшуюся бурю. В ней вскипела холодная кровь Стюартов, и потому слова протеста разомкнули её коралловые уста:
– Право, я никогда не могла предположить, что ваше высочество способны так обойтись со мною. Если вы недовольны, а вы, сударь – я умею чувствовать такое, – недовольны не только моим поведением, но также и мною самой – отошлите меня назад. Не бойтесь позора, он падёт лишь на мою голову, и мой брат Карл сумеет отвратить его от меня. Прогоните меня, ваше высочество, или, вернее, освободите меня от ваших вечных подозрений и оскорбительных замечаний. Поверьте, этим вы лишь обяжете меня!
Никак не ожидавший такого поворота беседы, которой он изначально стремился придать доверительный характер, Филипп опешил. Однако накатившие в связи с тирадой жены мысли о Людовике заставили его лихорадочно искать пути к отступлению: он как будто видел ледяной, давящий взгляд короля и слышал слова приговора, который не был более желанным оттого, что не мог оказаться смертным. Спустя минуту он через силу выдавил из себя:
– Извините меня, сударыня, я был немного не в себе.
– Забудем об этом, ваше высочество, – охотно согласилась принцесса.
– С вашего позволения, давайте вернёмся к тому, с чего мы начали наш разговор.
– Как будет угодно вашему высочеству.
– Я, помнится, упомянул о том, что негоже выносить сор из дому; может, это прозвучало несколько грубовато, но, согласитесь, предавать огласке некоторые обстоятельства недопустимо.
– Согласна, Филипп, и если бы вы соблаговолили уточнить…
– Обязательно, обязательно, – заторопился принц, – речь идёт о вашем поведении… назовём его легкомысленным… О, не беспокойтесь, сударыня, речь идёт всего-то о словах. Так вот, некоторые ваши речи доставляли, да и продолжают доставлять мне беспокойство и даже неудобства…
– Что вы говорите? – ахнула принцесса. – При всём моём почтении, ваше высочество, вам придётся утрудить себя напоминанием, ибо я, как ни стараюсь, не могу припомнить и взять в толк ни единого такого случая.
– О, у вас превосходная память, Генриетта, и напрасно вы скромничаете здесь, где никто, кроме меня, и так высоко ценящего ваши неоспоримые достоинства, нас, к сожалению, не слышит.
