– Граф д’Артаньян, – вежливо представился гасконец, возвращая поклон.
Повисло неловкое молчание, которое первым нарушил де Вард:
– Много наслышан о вашем подвиге, господин д’Артаньян.
– Мне неловко слышать это от вас, граф, – человека, побывавшего на войне.
– Пустяки, – механически говорил де Вард, – я уверен, что вы сумели бы затмить всех, доведись вам попасть на поле брани. Позволю себе заметить, что у вас всё ещё впереди.
Лозен, Лувиш да и все остальные не верили своим ушам: де Вард льстил д’Артаньяну! В такое невозможно поверить, даже услышав. Не сошёл ли он с ума за время своего отсутствия? Боже правый, да ведь если он не доведёт дела до поединка, то следует предположить одно из двух: либо он – не де Вард, либо стал отъявленным трусом, и каждый честный человек может смело вытирать ноги о его шляпу. Дружелюбие – ещё куда ни шло, но лесть! «Решительно, – думал де Лозен, – если он отвесит д’Артаньяну ещё одну любезность, я сам вызову его на дуэль!»
Могли ли все эти люди угадать истинную причину поведения несчастного де Варда, у которого Бог отнял то единственное, чем он обладал безраздельно, – слепую ненависть к д’Артаньяну и всему, что с ним связано? Как он страдал, не смея поднять на отпрыска маршала не то что руки, но даже взгляда!.. Ибо, глядя на умное, открытое лицо графа, он вдруг начинал видеть лицо Арамиса – человека, которого он боялся больше, чем короля, больше, чем Бастилии, и даже больше, чем смерти. Герцог д’Аламеда не простит ему неучтивого обхождения с сыном своего друга – в этом он был уверен. Уверен потому, что ему об этом прямо заявил отец д’Олива сразу после его приезда…
Содрогаясь от унижения, де Вард сказал:
– Я… прошу прощения…
Де Лувиш вздрогнул, де Лозен нахмурился, д’Артаньян вопросительно глянул на собеседника:
– …прошу прощения, но я сильно устал с дороги. Если позволите, я отправлюсь отдохнуть.
– Если не ошибаюсь, вам отведена комната рядом с покоями преподобного д’Олива, – сухо уведомил его Пегилен, от которого исходили, казалось, видимые волны леденящего презрения.
Поразительно! Этот трус, этот беглец, только что умиравший от страха перед лейтенантом, неожиданно для всех надменно посмотрел на капитана и дерзко произнёс:
– Уж не вы ли посоветовали его величеству поселить меня рядом с духовным лицом, сударь? В любом случае благодарю: в самом деле, не мог же я рассчитывать на такое же приятное соседство, как у вас.
Все умолкли, кто-то, не выдержав, хмыкнул, скрывая смех: кому было не известно, что де Лозен, пользуясь расположением короля, выпросил себе апартаменты рядом с помещениями герцогини де Монпансье! С другой стороны, около находились и комнаты господина Данжо, так что Пегилен, не смея возмутиться, только криво улыбнулся, боясь стать центром всеобщего внимания в такой неподходящий миг. Отвернувшись от барона, де Вард с совершенно другим выражением лица любезно простился с д’Артаньяном, холодно поклонился остальным и удалился.
– Ничуть не удивлюсь, если теперь популярность господина д’Артаньяна удвоится, – пробормотал Маникан, обращаясь к другу. – Вы видели это?
– Я ничего не понимаю, но полностью поддерживаю ваше суждение. Вот только не знаю, отнесётесь ли вы столь же благосклонно к моему, – задумчиво отвечал Маликорн.
– Кто знает? Скажите по крайней мере…
– Из всего увиденного я делаю единственный вывод: если события станут развиваться так и дальше, в скором времени вместо милейшего де Варда у нашего гасконца появится другой враг, тоже смертельный.
– Кто же? – повернулся к нему Маникан.
Странно посмотрев на приятеля, Маликорн тихо сказал:
– Барон де Лозен. Кто же ещё?
XXXVI. Иезуит и францисканец
Очередной оглушительный триумф д’Артаньяна, к которому последний, как это нам хорошо известно, не приложил ни малейшего усилия, что не помешало его поклонникам вволю разглагольствовать о всемогуществе лейтенанта, а завистникам – шептаться о дьявольской удачливости бастарда, стал событием вечера. Король, узнав о происшествии, соизволил улыбнуться и проронить загадочную фразу: «Мой мушкетёр скоро и не такое покажет». Ореол таинственности вокруг молодого графа сгустился тем самым ещё более, обещая в будущем превратиться в непроглядный туман.
Забавно то, что ни гений Людовика XIV, ни проницательность де Лозена, ни наблюдательность Маликорна не разглядели за ладной, но всё же не громадной, как у Портоса, фигурой д’Артаньяна коренастого силуэта священнослужителя; за учтивой речью придворного – не расслышали зловещего шёпота монаха; за военным мундиром – не различили рясы иезуита. Ибо в воспалённом мозгу де Варда в мучительные для него минуты общения с д’Артаньяном молнией вспыхивал не грозный образ маршала, а мрачный лик Арамиса; в ушах его, не воспринимающих речи окружающих, гремели не отповеди Бражелона, а тихие, почти неслышные слова преподобного д’Олива. «Граф, – говорил он, пригвождая его к полу уничтожающим взором, – небезызвестное вам общество в моём лице берёт его сиятельство д’Артаньяна под защиту. Вы знаете: у ордена длинные руки. Берегитесь же, сударь, берегитесь прежде всего себя, ибо вы один способны накликать беду на свою голову – за вас этого не сделает никто…»
Спешим заверить читателя в том, что мало кто из живущих в Старом и Новом Свете во второй половине XVII века после подобного предупреждения, больше всего походившего на угрозу, из уст второго по значению иерарха ордена Игнатия Лойолы, стал бы вести себя иначе, нежели это сделал де Вард. При всех своих недостатках, он обладал незаурядным умом и недюжинной сообразительностью, да и к тому же был слишком высокого мнения о прелестях земной жизни для того, чтобы искать скорейшего упокоения и забвения в загробном существовании, справедливо рассуждая, что Царство Небесное ему не светит, а пекло может и подождать. Не попадаться на глаза герцогу д’Аламеда? Да он и сам рад никогда больше не встречаться со страшным магистром. Не злословить в адрес маршала? Упаси Господь! Не искать ссоры с молодым д’Артаньяном? Если потребуется, он готов лично вступиться за мушкетёра, как за лучшего друга, которого никогда в жизни не имел. Он, де Вард, сделает всё, что от него потребуют отцы-иезуиты, выполнит все их предписания, унизится так, как не унижался ещё никто при дворе Короля-Солнце; он всё вынесет и стерпит ради одной священной цели. Эту цель он определил сразу после встречи с отцом д’Олива: его сын Рене должен убить внука или хотя бы правнука д’Артаньяна, а пока – будь что будет…
Утешая себя этой иллюзией, скорее напоминающей бред одержимого, де Вард покинул ярко освещённый зал, не замечая, что из тёмной ниши в глубине галереи за ним неотступно следят два серых глаза. Торопливо направляясь в свою комнату, он чуть не задел чуткого наблюдателя. Ему повезло: обнаружив соглядатая, он неминуемо лишился бы чувств – для одного дня впечатлений с него было предостаточно. Как бы то ни было, он прошёл мимо, даже не оглянувшись. Когда затих стук его шагов, из ниши вышел д’Олива.
