– Пожалуй, что так. Чрезмерное усиление Французского королевства не может понравиться пуританам. Английский лев не допустит превращения Европы в болото, заросшее лилиями.
– Должно быть… Наши действия, брат д’Аррас.
– Слушаю.
– Я дам знать обо всём генералу, а вы через провинциалов и наших кардиналов в Риме попробуйте разведать о планах шевалье де Лоррена. Мне почему-то кажется, что это будет небесполезно.
– Я исполню.
– Пусть установят за ним наблюдение, а заодно проследят и за господином д’Эффиатом, буде тот объявится в Ватикане.
– Это будет сделано.
– Знаю и рассчитываю на вас, брат мой. Не премину сообщить его светлости о ваших успехах.
– Благодарю вас, брат д’Олива, – поклонился францисканец.
– Постарайтесь удалиться так же незаметно, как пришли, – напутствовал его иезуит.
Приоткрыв одну половинку двери, преподобный д’Аррас выглянул в галерею и, убедившись, что коридор пуст, вышел из комнаты. Отец д’Олива остался один.
XXXVII. Король и фаворитки
В бесконечных праздниках и увеселениях прошла неделя со дня описанных выше событий. Всё текло своим чередом: славословили монарха, злословили о суперинтенданте, восхищались д’Артаньяном, поздравляли Маликорна и посмеивались над де Вардом. За исключением последнего, все перечисленные воспринимали это как должное. Де Вард же – расценивал как неизбежное зло, делая всё возможное, дабы избавиться от позорного клейма труса. Ради того чтобы его не упрекнули в страхе перед троном (а очень многие именно этим объясняли его лояльность к лейтенанту мушкетёров), он обратил все накопившиеся в прокопчённом сердце запасы желчи и ненависти на другого королевского любимца – барона де Лозена. Солнце не закатывалось без того, чтобы эти двое не столкнулись на почве игры, страсти или службы. Бескровные, но отнюдь не безобидные стычки не выходили пока за пределы словесных поединков и взаимных уколов, однако всем было ясно: так будет продолжаться недолго. И не случайно опытнейший царедворец Лувуа при встрече с Кольбером заметил: «Вполне вероятно, монсеньёр, что вам не придётся утруждать себя выполнением обязательства: за вас со мною рассчитается любезный де Вард…» Нельзя сказать, чтобы господин Кольбер обрадовался этому предположению, но то, что он не потрудился его опровергнуть, более чем красноречиво свидетельствовало о серьёзности ситуации. На примере заключённого с испанцами союза мы уже убедились, что для суперинтенданта финансов и военного министра не существовало ни тайн, ни препятствий, когда они действовали сообща.
Вот и сегодня, случайно повстречавшись у принца, куда де Вард был приглашён самим герцогом Орлеанским, а Пегилен зашёл повидать де Гиша, дворяне, обменявшись прежде изысканными приветствиями, приступили к тому, что дворцовая молва уже окрестила «обычными препирательствами».
– Как вы поживаете этим солнечным утром, дорогой граф? – любезно осведомился капитан королевских мушкетёров.
– Как видите, лучше кого бы то ни было, – без тени смущения ответил де Вард.
– Ах, сударь, говоря это, вы рискуете взять на себя слишком многое: я вижу здесь множество людей, также не жалующихся на судьбу.
– Что делать, каждый за себя, барон.
– Нет, позвольте: вот граф де Гиш, граф де Сент-Эньян, господа де Маликорн и де Маникан, вот, наконец, граф д’Артаньян, – торжествующе закончил Пегилен, указывая на гасконца, как раз входившего в комнату.
Де Вард болезненно вздрогнул: удар Лозена достиг цели.
– Право, сударь, вы кривите душой, – продолжал барон, – по всеобщему мнению, никто из ныне обитающих при дворе не может соперничать в счастье с господином д’Артаньяном. Чтобы убедить вас окончательно и бесповоротно, готов добавить: даже я, командир графа, не стал бы утверждать, что живу лучше него.
– Оставьте это, любезный господин барон, – прервал его д’Артаньян с неуловимым оттенком неудовольствия.
– Простите, граф, – слегка поклонился ему де Лозен, – просто я стремился представить господину де Варду всю несостоятельность его самомнения.
– На мой взгляд, оценка счастья того или иного человека – дело его и Бога, – пожал плечами юноша, – как же вы собираетесь доказать графу свою правоту?
– В этом и нет необходимости, – охотно пояснил Пегилен, – важно доказать его неправоту…
– Я с удовольствием признаю полное превосходство надо мной господина д’Артаньяна, – холодно перебил его де Вард, – но уж никак не ваше, дорогой капитан.
Присутствующие напряглись: де Вард использовал крупный козырь, который, хоть и делал его мишенью для беспрестанных насмешек, служил всё же превосходным оружием в общении с де Лозеном. Все уже успели заметить то, что раньше других увидел Маликорн: Пегилену нестерпимо было слышать от де Варда лестные отзывы о д’Артаньяне. Что тут вступало в силу – дворянская щепетильность или подспудная враждебность и неосознанная ревность к королевскому расположению, не знал никто. Так или иначе после этой реплики де Варда барон отрывисто спросил:
– Угодно ли вам будет разъяснить смысл этого противопоставления, сударь?
– Отчего же не объяснить? – сощурился де Вард. – Извольте: господин д’Артаньян удостоился чести спасти на охоте жемчужину двора – маркизу де Монтеспан. Я, хоть и несколько старше графа, пока не отличился ничем подобным, но, насколько мне известно, вы тоже не можете похвастать такими подвигами. Желаете возразить? Не надо, я всё знаю наперёд. Да, за честь женщин мы с вами бились не однажды, но скажите: хоть раз довелось вам выручить даму из подлинной беды? Молчите? А между тем это и есть мой ответ на ваш негодующий вопрос; вы удовлетворены им?
Невзирая на любые симпатии и антипатии, на сей раз все преисполнились восхищением. Этот ловкач де Вард, кажется, нашёл единственный способ не только восстановить свою репутацию если не честного, так хотя бы отважного человека, но и уложить Пегилена на обе лопатки. В самом деле, у кого впредь достанет смелости вменять ему в вину обходительность с д’Артаньяном, коли он недвусмысленно объясняет её восхищением по случаю спасения возлюбленной Людовика XIV? Пускай это звучит не слишком правдоподобно, но разве мог возразить на это хоть что-нибудь капитан королевских мушкетёров? Порывшись в памяти, де Гиш заключил, что де Вард извлёк-таки урок из памятной сцены в том же Фонтенбло, предшествовавшей их не менее памятному поединку. Сыграть на страстях монарха и прикрыть ими собственные грехи – чем не блестящая тактика для умного придворного?
От полного поражения де Лозена спас паж, явившийся доложить, что король желает немедленно видеть его у себя. Отвесив обществу общий поклон и ничего не ответив торжествующему противнику, он ретировался. Но и в королевском кабинете его ждало разочарование: Людовик всего-навсего приказал ему привести госпожу де Монтеспан. Уже не раз выполнявший такого рода поручения, Пегилен только сейчас задался вопросом, что он должен бы ощущать при этом – гордость или ещё большую отчуждённость оттого, что за этим обращаются к нему, а не беспокоят д’Артаньяна? Ублажая своё гасконское самодовольство, он вскоре пришёл к выводу, что посредничество между властителем и его любовницей – символ высочайшего доверия. Этой сладкой иллюзии суждено было развеяться уже через несколько минут, когда он, введя маркизу в кабинет, получил от короля распоряжение:
