– И вы? – затаив дыхание, спросила Луиза.
– Ваша светлость, отец дал мне чересчур много и взамен взял с меня чересчур мало обязательств, чтобы я не выполнил их. Благодарю вас.
– За что же?
– За лестное сознание того, что, сдержав клятву, я также буду следовать вашему драгоценному совету, мадемуазель, – улыбнулся д’Артаньян.
– Вы очень любезны, граф.
– Отец рассказывал мне и о вас, герцогиня.
– В самом деле? – бледнея, пролепетала молодая женщина.
– О да, ваша светлость.
– Надеюсь, он отзывался обо мне не слишком дурно?
– Что вы, сударыня, – поспешил возразить д’Артаньян, – чтобы разуверить вас в этом, я готов припомнить подлинные его слова.
– Ах, вспомните, пожалуйста, – попросила Луиза.
– Вот они, – кивнул гасконец. – «Самая цельная и самоотверженная натура, которую только могло породить наше нищее время… душа, которой скорее полагалось бы вселиться в тело рыцаря эпохи Людовика Святого или Карла Великого, это мадемуазель де Лавальер. Я не всегда был справедлив к ней, а теперь уже поздно сказать ей: «Сударыня, вы – лучшая из женщин…»
Д’Артаньян прервался: запрокинув голову, Луиза де Лавальер плакала, не скрывая от него своих слёз.
– Боже, ужель судьба столь жестока ко мне, что сделала причиной ваших слёз, герцогиня? – с отчаянием в голосе воскликнул юноша. – Я расстроил вас, мне не следовало вспоминать это…
Смахнув слёзы, Луиза счастливым взглядом окинула тревожное лицо мушкетёра, проговорив:
– Нет, сударь, вы не расстроили меня, а всего лишь вернули моей душе покой, утраченный много лет назад. Какое счастье, что судьба, на которую вы пеняли, свела нас в этом путешествии!
– Вы правда не сердитесь на мою неловкость? – не совсем уверенно уточнил граф.
– Ничуть, совсем напротив: я благодарна вам за весточку от маршала. Кто знает, не её ли я ждала всё это время? Пускай с запозданием, но я прощена…
– Прощены?
– Вы не понимаете? Пусть так. Я даже рада этому, знайте только, что за эти слова я вечно буду признательна вам, граф…
Д’Артаньян промолчал, так как почёл всякий ответ неуместным в такой ситуации. Герцогиня, казалось, погрузилась в воспоминания: глаза её, подёрнутые влагой, сомкнулись, и до самого конца пути она больше не произнесла ни слова.
Ровно в половине девятого четвёрка лошадей внесла карету во двор замка Лавальер. Выйдя из кареты, герцогиня обратилась к юноше:
– Вы ведь не откажетесь провести эту ночь под моим кровом, граф? Это самое малое, что я могу сделать для вас.
– Покорно прошу вашу светлость извинить меня, – отвечал д’Артаньян, подумав, – но мне очень хочется поскорее увидеть замок Бражелон, который, кажется, расположен по соседству?
– Правда, – затуманившись, подтвердила Луиза, – вы можете видеть его отсюда…
И она указала ему на видневшийся неподалёку холм, на котором в частоколе огромных клёнов на фоне деревьев, оснежённых жемчужным покровом, высился белый дом. Увидев его, д’Артаньян ощутил в своём сердце странный трепет: он впервые увидел одно из владений, которые завещал ему отец, – до сих пор он не был даже в парижском доме маршала.
Луиза, взволнованная не меньше мушкетёра, поглядывала то на д’Артаньяна, то на дом. Наконец, коснувшись его ладони, она мягко сказала:
– Я не могу осудить вас за это желание, поезжайте. Прощайте, господин д’Артаньян, и спасибо вам за всё.
Гасконец поцеловал протянутую ему руку, вскочил на коня и скрылся за поворотом дороги. Через пять минут он очутился перед кованой решёткой ограды, за которой виднелся просторный двор. Сойдя с лошади, он позвонил. На звон тотчас же вышел седой лакей.
– Чем могу служить, сударь? – сухо осведомился он.
– Возможно, вам это ни о чём пока не говорит, но я – граф д’Артаньян.
– Ах, ваше сиятельство, мы уж заждались! – вскричал лакей, поспешно отворяя ворота. – Наконец-то вы здесь!
Не смея сказать ничего больше, он проводил д’Артаньяна в гостиную.
– Я немедленно велю похлопотать об ужине, – пообещал он и исчез.
Оглядевшись, юноша увидал на одной из стен два больших портрета. Подойдя к ним, понял, что они изображают прежних хозяев – графа де Ла Фер и виконта де Бражелона. А ведь он всего несколько минут назад расстался с той, что была наречённой этого молодого дворянина. «Рауль стал бы ей прекрасным мужем», – подумал он, не сознавая, что размышляет вслух.
– Да, но судьба распорядилась иначе, граф, – раздался голос у него за спиной.
Вздрогнув, д’Артаньян резко обернулся и замер: перед ним, спокойный и величавый, стоял герцог д’Аламеда.
XXXIX. Напутствие Арамиса
Порывисто обняв своего наставника, д’Артаньян, не пытаясь скрыть охватившего его радостного изумления, спросил:
– Как вышло, герцог, что вы очутились в Бражелоне одновременно со мной?
– Я здесь уже третий день, сын мой, – улыбнулся Арамис, – но меня положительно настораживает твоя реакция на моё присутствие. Ведь я не забыл уведомить тебя о намерении объехать все твои владения? Чему же тут удивляться?
– Ну, конечно, вы правы, герцог, а я не знаю, что говорю. Просто это получилось так неожиданно, что…
– Что наводит на определённые подозрения, – подсказал Арамис.
– Что вы! – укоризненно произнёс юноша.
– Или на мысли – какая, в сущности, разница? – пожал плечами генерал иезуитов. – Ты довольствуешься полученным объяснением, Пьер, и веришь в случайность нашей встречи?
– В этом я не вижу ничего невероятного, – уклончиво ответил гасконец.
– Умный ответ, – одобрил герцог, – но мне придётся тебя разочаровать: о твоём приезде меня ещё третьего дня уведомил преподобный д’Олива через нарочного. Иначе ты не застал бы меня здесь: в этом доме я не собирался задерживаться.
– Разве он не очарователен? – поднял брови юноша.
– Всё в нём очаровательно, а главное – то, что во всём чувствуется его бывший владелец, – бесстрастно подтвердил Арамис. – Я никак не могу отделаться от ощущения присутствия Атоса в этих стенах. Когда-нибудь, сын мой, ты оценишь жертву, которую я принёс, предприняв паломничество по храмам дружбы. Это нелегко даже для меня.
– Вы знаете, как я признателен вам за всё, что вы делаете ради меня, – взволнованно сказал д’Артаньян.
– Знаю, – ласково кивнул герцог д’Аламеда. – Но ты, по всей видимости, страшно голоден, Пьер, а допустить, чтобы вельможа с полумиллионом дохода голодал в собственном замке, – чистое преступление.
– Я и впрямь проголодался, – признался молодой человек.
– Тогда идём: Бонифаций, наверное, всё уже приготовил.
