– Ни в коем случае.
– Значит, ты стоишь за нерушимость договоров?
– Разумеется.
– Ты так считаешь потому, что ты – дворянин и человек чести. Но, если я понял тебя правильно, те же самые качества ты недавно признавал и за Людовиком Четырнадцатым?
– Да.
– Думаешь ли ты, что и он склонен так же свято чтить сей документ?
– Но, герцог, – запротестовал д’Артаньян, – договору нет ещё и месяца. Конечно, никому не придёт на ум нарушать его, и уж точно так не поступит король.
– Иллюзии юности, – заулыбался Арамис, – как жестоко растаптывает вас действительность, и не лучше ли вам умереть от старости в молодом ещё человеке?
– Герцог, продолжайте же.
– Так я скажу тебе, что король Франции написал королю Англии, – вздохнул Арамис. – Прибыв на место, ты, возможно, убедишься сам в правдивости моих слов.
– В этом нет необходимости, – покачал головой д’Артаньян, – скажите, и я поверю…
– Благодарю тебя, сын мой. Слушай же: его величество в своём письме Карлу Второму просит о помощи английского флота в предстоящей войне с Испанией…
– Возможно ли? – возмущённо выдохнул юноша.
– При этом он ссылается на так называемое деволюционное право бельгийских провинций наследоваться детьми испанского короля от первого брака, а не от второго, то есть – Марией-Терезией Австрийской в ущерб её малолетнему брату Карлосу. Поступая так, французский король нарушает не только Версальский конкордат, но и мирное соглашение, подписанное в Сен-Жан-де-Люзе в день брачного благословения: тогда он в письменной форме отказался от любых территориальных претензий к Испании. И это, по-твоему, поступок дворянина?
Д’Артаньян хранил скорбное молчание: он ни на минуту не усомнился в словах Арамиса, и оттого ему было ещё больнее.
– Наиболее трагикомичное во всём этом, – с иронией продолжал Арамис, – что сама королева, виновница будущей войны, ни сном ни духом не ведает о своей незавидной роли. Да и что это может изменить, если худшему суждено случиться даже против её воли?
– Вы… вы давно знаете о намерениях короля? – с трудом выговорил д’Артаньян.
– Да уж со дня заключения конкордата. Дело в том, что король сам выдал себя во время аудиенции.
– Значит, будет война?
– Я понял это слишком поздно – тогда, когда был уже не в силах воспрепятствовать её началу, – несколько удручённо сказал герцог. – Теперь единственная моя задача – свести ущерб обеих стран к минимуму.
– Но, если Франция вступит в союз с Англией, испанцам трудно будет избежать значительных потерь.
– Да, если они объединятся. Но этого не произойдёт.
– Вы уверены?
– Почти уверен. Мне только жаль тебя, Пьер: ты сыграешь печальную роль неудачливого посла, так хорошо знакомую отцу д’Олива. Но, в отличие от него, тебе не выпадет шанса отыграться. Не переживай: Карл Второй не обойдётся с тобой неделикатно – ты же сын его спасителя. Твой отец опутал полконтинента сетями признательности, которую ты унаследовал со всем остальным имуществом. Поэтому успокойся: в Виндзоре тебя примут как друга, хотя и откажут как послу. А над тем, что я сказал, подумай, подумай хорошенько. Предстоит большая война, и я буду вынужден уехать. Так извлеки из королевского вероломства хоть какую-то пользу: заработай себе на поле неправедной брани голубую ленту.
– Благодарю вас за откровенность, герцог, – серьёзно отвечал д’Артаньян. – Я подумаю над вашими словами.
– Вот и хорошо, просто замечательно, сын мой. Но ты устал и разбит; отправляйся спать. Сегодня мы всё равно не спасём мир, а завтра… кто знает? Доброй ночи, Пьер.
И, встав из-за стола, Арамис велел Бонифацию проводить хозяина в его покои. Несмотря на смертельную усталость, заснуть юноше удалось лишь под утро.
XL. Король и министр
Арамис был прав: Людовик XIV, давно вынашивавший планы нападения на Испанские Нидерланды, воодушевлённый лёгкой победой над Голландией, сломленной стратегией Лувуа и тактикой д’Артаньяна, наконец решился. Немалое значение тут имело и слепое стремление тщеславного монарха произвести впечатление на маркизу де Монтеспан, и ничуть не более зрячая ненависть к бывшему ваннскому епископу, но главным стимулом, как ни странно, было появление при дворе молодого сына маршала. Удивительно, что в последние годы капитан мушкетёров был для короля главной опорой в делах, не касавшихся финансов, управляемых Кольбером, и Людовик жадно черпал из этого неиссякаемого источника ума и отваги. Юный д’Артаньян стал для него живительным глотком после долгой жажды: вера короля в собственное могущество укрепилась и даже перешла все разумные границы. Так, в письме Карлу II, отправленном им с д’Артаньяном, были такие строки:
«Право деволюции бельгийских владений испанской короны обязывает Францию принять эти земли под свою руку. Верю, что вы, возлюбленный брат мой, сумеете понять нашу озабоченность судьбою провинций, незаконно удерживаемых Мадридом. Ибо и по закону наследования, и по зову истории, и по праву сильного Фландрия должна быть возвращена в лоно Франции…»
Далее, как и предполагал генерал иезуитов, следовало вполне логичное выражение надежды на морскую поддержку Англии французскому вторжению на оспариваемые территории. Между прочим, Людовик XIV почти не сомневался в благополучном исходе миссии д’Артаньяна, принимая во внимание и заслуги его славного родителя, и подвижничество лучшего агента версальского двора в Лондоне – мадемуазель де Керуаль. Это про неё посол Сен-Эвремон писал королю: «Её шёлковый пояс связал Францию с Англией». Луиза де Керуаль, как помнится нам из событий, описанных в эпилоге «Виконта де Бражелона», была представлена принцессой Генриеттой своему брату в обмен на ссылку шевалье де Лоррена и возвращение де Гиша. Став с того времени одной из ближайших фавориток Карла II, она сумела снискать как восторги соотечественников, так и неистребимую ненависть пуритан. Получив по милости английского монарха титул герцогини Портсмутской, бывшая фрейлина принцессы возымела почти неограниченное влияние на внешнюю политику Альбиона.
Как бы то ни было, Людовик, считавший доселе нужным таиться даже от собственной тени, теперь, удалив от себя и генерала иезуитов, и Лавальер, подобрав, как ему казалось, беспроигрышную кандидатуру посла в лице лейтенанта мушкетёров, счёл возможным поставить в известность о своих планах суперинтенданта. В тот самый час, когда д’Артаньян внезапно повстречался с Арамисом в Бражелоне, король вызвал Кольбера.
Тот явился мрачнее обычного, так как не без оснований полагал, что эта поздняя аудиенция связана с новым требованием денег, достать которые сейчас, в отсутствие герцога д’Аламеда, он не мог. Готовый в корне пресечь соответствующие попытки государя, он стоял перед ним подобно каменному изваянию.
– Любезный господин Кольбер, – начал король, чувствуя напряжённость министра, – позвольте выразить вам наше искреннее восхищение по поводу устроенных вами праздников. Вот уже две недели ворота открыты, и всё пока идёт превосходно. Благодарю вас.
