– Не принимаю никаких возражений, граф: вы заслужили многое уже тем, что являетесь сыном своего отца. Вся английская знать, начиная с короля, своим нынешним положением во многом обязана господам д’Артаньяну и де Ла Фер: не будь их, мы, возможно, и по сей день прозябали бы в изгнании. О, если бы король мог только предположить, кого прислал Людовик Четырнадцатый, вы, без сомнения, уже предстали бы перед ним. Но я благодарю Всевышнего за то, что он дал мне первым увидеться с вами. Как здоровье их величеств? Как поживает мой друг граф де Гиш?
– Благодарю, король и королева в добром здравии, что до нашего общего друга де Гиша, то и он чувствует себя как нельзя лучше.
– Я рад слышать это, – улыбнулся герцог. – Но позвольте спросить вас, граф, о другой интересующей меня особе.
– Извольте, милорд, я готов ответить.
– Меня как министра, как дворянина и патриота Англии, наконец, как человека, чрезвычайно заботит жизнь сестры нашего короля, – очаровательно улыбнулся Бекингэм.
– О, на этот счёт я могу вас успокоить, милорд, – ответил д’Артаньян, – её высочество герцогиня Орлеанская вполне счастлива во Франции, и наслаждается каждым днём жизни.
– Вот как, – то ли печально, то ли задумчиво протянул Бекингэм, – вы даже не можете себе представить, насколько я рад узнать об этом, тем более от вас, господин граф. Но… не передавала ли её высочество письма?
– Письма?
– Да, письма или записки для… своего брата?
Д’Артаньян уловил в словах Бекингэма скрытый смысл и, дабы успокоить герцога, пояснил:
– Видите ли, милорд, я был отправлен сюда королём тайно. Никто при дворе не знает о моей миссии; потому-то принцесса и не переслала весточки никому из тех, кого она любит всей душой, о чём не раз говорила при мне.
Затруднительно описать словами всю ту неизбывную признательность, которую прочёл д’Артаньян во взгляде Бекингэма в ответ на своё объяснение. Но герцог был всё-таки и министром, а не только влюблённым в свою госпожу вельможей, и потому переспросил:
– Вы говорите «тайная миссия», господин граф? Это интересно. Его величество поручил мне узнать о цели вашего визита. О, повторяю: он понятия не имел, кто вы. Но раз уж мы здесь, не откроете ли вы мне назначения вашего посольства?
– Это не займёт слишком много времени, милорд. Я прибыл, чтобы передать его величеству Карлу Второму письмо моего короля. Я не был поставлен им в известность ни о содержании письма, ни даже о его важности – знаю только, что это дело срочное.
Д’Артаньян, естественно, умолчал, что был обо всём превосходно осведомлён Арамисом, хотя это имя тоже могло напомнить герцогу о многом.
– О, если так, то я берусь сегодня же устроить вам аудиенцию у короля. Очень жаль, граф, что ваша миссия секретная; это удерживает меня от того, чтобы официально представить вас двору. Но я уверен, что очень скоро вы окажете нам честь посетить Англию безо всякого королевского поручения: тогда можете смело рассчитывать на меня. Думаю, впрочем, что вы будете всё же представлены герцогине Портсмутской – вашей соотечественнице. Герцогиня любит встречаться с французами, которые, к сожалению, очень редки в Виндзоре. Но об одном знакомстве я хочу посоветоваться с вами.
– Слушаю вас со всем вниманием, герцог.
– Видите ли, господин д’Артаньян, его величество, не зная личности посла, велел мне прежде всего представить вас герцогу Олбермельскому, а уж затем привести к нему. Вице-король как раз прибыл ко двору… Но, учитывая, кто вы, я готов исполнить то, что вы пожелаете. Скажите – и я сейчас отправлюсь к королю, сообщу ему ваше имя, и он – я в этом уверен – не медля ни минуты примет вас. Хотите ли, чтобы я сделал это?
– Милорд, – учтиво произнёс мушкетёр, – видит Бог, как я стремлюсь поскорее быть представленным его величеству. Но пусть это лучше произойдёт несколькими часами позже, чем я воспользуюсь заслугами своего отца в личных целях: сам он не ссылался ни на кого, кроме себя и собственной шпаги.
– Прекрасно сказано, сударь, – восхищённо молвил Бекингэм.
– К тому же, – продолжал д’Артаньян, – для меня большая честь познакомиться с его светлостью Олбермелем: помнится, отец говорил мне, что Англия не знала лучшего воина.
– Примерно то же самое утверждает вице-король о вашем отце, – заметил Бекингэм. – Так я представлю ему вас, граф, хотя мне и не хочется расставаться с вами так скоро. Но поймите и вы меня: я спешу доложить моему государю, что в Виндзор прибыл господин д’Артаньян. Ах, за одно то, чтобы увидеть его лицо при этом сообщении, я готов отдать десять лет жизни.
– Позвольте спросить у вас, милорд.
– Всё, что угодно, граф, я весь к вашим услугам.
– Раз я фактически являюсь не послом, а гонцом и мне просто доверили письмо, как доверяют его крылу голубя…
– О, господин д’Артаньян, – прервал его Бекингэм, улыбаясь, – если это так, то осмелюсь заметить: голубь подобран с умом.
– Однако, принимая во внимание, что я сам не знаю ничего о цели своей миссии, о чём мне должно говорить с вице-королём?
– Об этом вы можете не беспокоиться, граф, – со смехом отозвался герцог, – чёрт меня побери, как говаривал ваш отец, – чёрт меня побери, если Олбермель не найдёт, о чём поговорить с сыном шевалье д’Артаньяна!..
С этими словами изящный министр Карла II увлёк французского посла к выходу из покоев.
XLIII. Аудиенция
Бекингэм, конечно, оказался прав в том, что касалось могущественного герцога Олбермельского: вице-король Ирландии и Шотландии был по-настоящему рад встретиться с отпрыском своего любезного похитителя. Около часа он на все лады расхваливал воинскую доблесть и дипломатический талант старшего д’Артаньяна, с удовольствием вспоминая те старые добрые времена, когда он был всего только генералом Монком, а не вторым лицом Англии и знатнейшим дворянином Европы.
Непринуждённо беседуя с французским послом, Монк по привычке тайком изучал его; воспитание, образованность, природный ум, сдержанность, остроумие – ничто не ускользнуло от всевидящего ока этого проницательнейшего из людей, и он в итоге пришёл к выводу, что юноша с успехом сочетает в себе лучшие качества своего героического родителя, не говоря уже о множестве присущих ему личных достоинств. Вице-король был тонкий знаток человеческих душ, во многом схожий не столько с д’Артаньяном, сколько с Арамисом – титан, играющий скипетрами и коронами, как жонглёр шарами; и наш лейтенант, получив столь высокую, хотя и безмолвную оценку от него, по праву мог числить себя в сонме избранных, могущих направлять судьбы рода человеческого.
Верный своей бесконечной скрытности и болезненной гордости, Монк предпринимал неоднократные попытки прояснить степень осведомлённости юноши о славных деяниях его отца. Правильнее будет сказать: сановника интересовало, известны ли д’Артаньяну обстоятельства его, Монка, пленения и доставки в Голландию в самый канун Реставрации. Дважды, будто невзначай, ронял он слово «ящик», а один раз, сумев превозмочь самого себя, вымучил слова «сосновый гроб». При этом он так пристально посмотрел на д’Артаньяна и встретил до того ясный и чистый взор, что его оставили последние сомнения: маршал сдержал слово и унёс компрометирующую его, Монка, тайну с собой в могилу. Удостоверившись в этом, Олбермель неожиданно для себя самого почувствовал небывалое облегчение, как будто огромная скала, много лет подряд тяготившая его душу, внезапно скатилась с неё. Преисполнившись ещё большей симпатией к молодому человеку, он тепло распрощался с ним, взяв предварительное обещание ещё повидаться до отъезда посла во Францию.
