Подобно тому, как сорок шесть лет назад министр Карла I отвёл посланнику Анны Австрийской комнату рядом со своей опочивальней, дабы иметь рядом человека, с которым можно беспрестанно говорить о королеве, в свою очередь молодой Бекингэм побеспокоился выделить юному д’Артаньяну апартаменты по соседству с собственными покоями, чтобы без помех беседовать о принцессе. История поистине занятная вещь: два английских министра, отец и сын, каждый в своё время, пылали всепоглощающей страстью к двум особам французского королевского дома – жёнам сына и внука Генриха IV. Но самого д’Артаньяна меньше всего заботила пресловутая спираль, пронизывающая века и события: едва расположившись на необъятной кровати, он уснул крепким сном курьера, проделавшего путь от Бражелона до Виндзора за тридцать часов…
Однако ему не было суждено восстановить свои силы: очень скоро его разбудил доверенный камердинер герцога, сообщивший, что король готов принять посла. Вскочив на ноги со всем энтузиазмом смертельно усталого гонца, д’Артаньян привёл себя в порядок и вслед за провожатым прошёл в уже знакомые читателю покои герцогини Портсмутской.
Карл II, справедливо рассудив, что тайный посол едва ли придёт в восторг от торжественного посольского церемониала, не нашёл никаких препятствий к тому, чтобы приветствовать его в комнатах своей фаворитки, бывшей, ко всему прочему, француженкой, что, предположительно, должно было польстить самому взыскательному амбассадору. Вот почему д’Артаньян, войдя в гостиную, нашёл короля, Бекингэма и герцогиню свободно и оживлённо беседующими на отвлечённые темы, не имеющие ничего общего ни с политикой, ни даже с этикетом. Впрочем, увидев посла, король как-то чуть заметно подобрался, неуловимо посерьёзнел и, шагнув навстречу д’Артаньяну, произнёс:
– Немыслимо, просто невероятно, граф! А я было усомнился, когда герцог рассказал мне об этом поразительном внешнем сходстве. Позвольте поздравить вас, сударь: вы весь в отца.
– Нет ничего более лестного для меня, как услышать об этом из уст вашего величества, – поклонился д’Артаньян.
– Знаете ли, ведь мы с вами в каком-то смысле братья, граф, – широко улыбнулся Карл.
Лицо д’Артаньяна выразило вежливое изумление – вполне, заметим, искреннее.
– Вы удивлены, не так ли? – продолжал король. – Но это и впрямь так, господин д’Артаньян. Любезный маршал, да упокоит его душу Господь, когда-то заменил мне отца, доставив мне своей шпагой украденное наследство и возвратив былую честь моему поруганному имени. И это не говоря уж о том, что ему с тремя друзьями почти удалось спасти моего отца, хотя против них были Кромвель, армия и восставшая нация…
Последние слова король произнёс с какой-то безотчётной грустью в голосе, но, верный своей неунывающей натуре, тут же вновь улыбнулся и заключил:
– Так что, если у вас нет братьев по крови, прошу вас считать английского короля братом по духу.
– Вы слишком добры ко мне, государь, – откликнулся д’Артаньян, – и так же, как с вашей стороны было чересчур большой милостью предложить мне это, так и с моей было бы неслыханной смелостью, граничащей с дерзостью, – хотя бы на минуту поверить в возможность такого счастья.
– Вы прелюбезный человек, граф! – восхитился король, тогда как Бекингэм одобрительно закивал, а мадемуазель де Керуаль очаровательно улыбнулась. – Я сильно подозреваю, что мне будет весьма приятно беседовать с вами в будущем, то есть даже тогда, когда вы не будете являться послом Людовика.
– О, вот я и допустил оплошность.
– Как это, дорогой господин д’Артаньян? – не понял Карл.
– Я позволил вашему величеству обеспокоить себя напоминанием о моей миссии. Прошу простить мне мою неопытность, государь.
– Перестаньте, граф, я даже слышать об этом не хочу. Какая оплошность, какое напоминание? Лично мне желательно переговорить с вами прежде, чем прочесть письмо моего брата.
– Я к вашим услугам, государь.
– Видите ли, господин д’Артаньян, меня несказанно волнует положение дел при французском дворе теперь, после победы над Голландией. Расскажите нам об этом, мы все вас просим.
– С удовольствием, ваше величество. Двор пару недель назад переехал в Фонтенбло. Господин Кольбер устроил там прекрасное празднество, совпавшее с завершением голландской кампании. Много говорят о принце Конде, господах де Виларе, д’Юкселе, Люксембурге…
– Отчего вы не говорите нам всей правды, граф? – спросил Карл, переглянувшись с Бекингэмом.
– Простите, государь? – смутился д’Артаньян.
– Мы, разумеется, отделены от Франции Ла-Маншем, но даже на таком солидном расстоянии способны всё же понять, что не Франсуа Люксембург и уж тем более не маршал Юксель являются главными героями версальских пересудов, а?
– Правда, государь.
– Вы не желаете признаться, но в этом-то я не могу вас поддержать… Должна же и скромность знать рамки: сейчас вы скрываете не свои заслуги, а подвиги отца, что негоже делать любящему сыну.
– Виноват, ваше величество, – поклонился д’Артаньян, – но меня в какой-то мере извиняет то, что в последние дни никто не разграничивает славу отца и мою незначительную персону: стоит упомянуть о шпаге д’Артаньяна, как любой видит лишь то, что сегодня она принадлежит мне.
Король ухватился за последние слова гасконца:
– Так при вас сейчас шпага шевалье д’Артаньяна, граф? – воскликнул он. – О, будьте добры, покажите её мне.
Отстегнув шпагу, посол грациозным жестом протянул её королю. Карл II, благоговейно приняв клинок из рук сына своего спасителя, долго смотрел на него, а потом, медленно обнажив сверкающую сталь наполовину, поцеловал лезвие. Громкий вздох вырвался из груди д’Артаньяна и Бекингэма. Ласково поглядев на них, Карл произнёс:
– Несколько лет назад, обретя престол своих предков, я, вынужден признаться, совершил непростительную ошибку. Выкупив у господина д’Артаньяна шпагу одного моего друга, я забыл о его собственной. О, она, конечно, не могла принадлежать мне по праву победителя, но я-то знаю, что мой добрый гений не отказал бы мне в такой просьбе. Клянусь честью, меч доблестнейшего из рыцарей должен бы находиться в числе государственных драгоценностей Англии. Скажите, граф, эту шпагу вручил вам отец?
– О нет, я получил её от короля, хранившего её со дня его гибели.
– Так шпага была у Людовика? – задумчиво протянул Карл. – Ну, раз он вернул её вам, так у меня нет больше причин ему завидовать. Ах, не смотрите на меня так, сударь, я вижу вашу внутреннюю борьбу и заявляю определённо: я не приму от вас подобной жертвы. Если вы, исполнившись великодушия, предложите мне сейчас шпагу д’Артаньяна, я не возьму её, ибо ни один король в мире не может обладать ею; она должна принадлежать только вам одному, господин граф, а я благодарен вам уже за то, что вы позволили мне прикоснуться к ней. Благодарю… – и король отдал шпагу юноше.
– Отныне она станет для меня ещё драгоценнее, государь, – растроганно сказал д’Артаньян.
