– Я весь в воле вашего величества, – поклонился несколько озадаченный д’Артаньян.
– Вот и хорошо, – улыбнулся Карл II.
Повернувшись к Бекингэму, он продолжил:
– Препоручи господина графа заботам Дигби, герцог, и немедленно возвращайся ко мне – приступим к этому сейчас же.
Бекингэм понимающе кивнул, и они с д’Артаньяном оставили короля с герцогиней.
XLIV. Другой король – другие фаворитки
Вернувшись, Бекингэм застал короля в глубокой задумчивости. Усевшись поглубже в кресло, что было у Карла II признаком растерянности и беспокойства, он оттуда взирал на безмолвную фаворитку и недоумевающего герцога. Молчание, воцарившееся в гостиной Керуаль, в течение пяти минут прошло все стадии тишины: оно было сначала спокойным, затем – напряжённым и наконец стало зловещим. Тогда Карл произнёс, не обращаясь ни к кому в отдельности:
– Мой брат Людовик прислал мне весьма оригинальное письмо.
Луиза сделала заинтересованный жест, Бекингэм не шелохнулся. Король добавил:
– Оно мне очень не по душе…
Прелестное личико герцогини Портсмутской затуманилось, что не ускользнуло от королевского взора; Бекингэм тактично промолчал. Оценив реакцию присутствующих, Карл счёл возможным высказаться более определённо:
– Трудно в это поверить, но Людовик, едва завершив одну кампанию, намерен вновь развязать войну и, как прежде, просит у меня, то есть у Англии, морской поддержки.
Молниеносные мысли пронзили умы Луизы и Бекингэма: одна едва не закричала от негодования по поводу сложности возложенного на неё поручения, другой – принялся просчитывать варианты, выясняя для себя вероятность свидания с принцессой Генриеттой.
– Ну, что скажешь, герцог? – с явно вымученной улыбкой обратился к нему король.
– Сложно сказать, государь, – покачал головой министр, – желательно узнать сначала, с кем намерен воевать французский король?
– А сам-то ты как думаешь? – усмехнулся Карл II.
– У меня есть одно предположение, одно-единственное.
– Говори.
– Против испанцев?
– Точно в цель, герцог, – горько заметил король, – ты будто читал письмо вместо меня.
– О, ваше величество…
– Или держал перо вместо моего брата. Накажи меня Бог, если это не самое многообещающее царствование во Франции. Людовик Четырнадцатый так широко шагает по Европе, как будто это – аллеи Тюильри.
– А как же Пиренейский мир, государь? – осторожно спросил Бекингэм.
– А-а, в этом-то всё дело. Французский король так ярко живописует мне свои попранные права, что я чувствую, как вот-вот переполнюсь родственным сочувствием. Всё-то у него получается складно – ни к чему не придерёшься. Только вот Британия – это ещё не Бретань, а от Дувра до Брюгге нам всегда будет дальше, чем от Плимута до Калькутты. Разве я не прав, герцог?
– Чего желает Людовик Четырнадцатый?
– Многого. По древнему деволюционному праву бельгийские провинции в принципе должны быть унаследованы Марией-Терезией, а не Карлом Испанским. Вот потому мой брат, отказавшийся в Сен-Жан-де-Люзе от территориальных претензий к Мадриду, вдруг вспомнил, что жене его забыли выплатить приданое. Ах, то ли дело моя дражайшая супруга… а ведь Бомбей стоит поболее пятисот тысяч экю. Короче говоря, Франция от имени своей королевы-испанки заявляет права на Фландрию, а также – не знаю, с какой уж стати – на Франш-Конте.
– Затруднительно сказать, что истоки данного решения крылись в условиях мирного трактата пятьдесят девятого года, – нахмурился Бекингэм.
– Да нет, конечно, – отмахнулся король, – Мазарини был подлец, но не глупец; однако даже он не мог предвидеть скупости Филиппа Четвёртого и изощрённости Людовика Четырнадцатого.
– Разве успех Франции в этой войне нарушает устремления Английского королевства? – рискнул задать вопрос Бекингэм.
– Об этом я тебя и спрашиваю, герцог, – медленно проговорил Карл II.
– Тогда я скажу, государь.
– Слушаю.
– Моё мнение таково, что Англия может пойти на союз с Французским королевством против Испании так же, как раньше – против Голландии. Испания – наш естественный противник как в Европе, так и за океаном. Разве ослабление Мадрида не будет нам на руку?
– На руку? – переспросил Карл. – На руку-то, может, и будет, герцог, но вот как насчёт всего остального?
– Я не вполне понимаю, – смутился Бекингэм.
– Да тут и понимать особенно нечего, сам посуди: сначала Голландия, затем Испания. Тебе всё ещё трудно догадаться, кто может стать следующей целью пресыщенных победами французов?
– Ваше величество полагаете…
– Я полагаю лишь то, что английская армия будет чувствовать себя не лучшим образом, когда против неё выступят такие солдаты, как д’Артаньян, граф де Ла Фер, виконт де Бражелон… Ты так не думаешь, герцог?
– Таких воинов во Франции, к счастью, немного, государь. Но даже если все солдаты Людовика Четырнадцатого уподобятся этим героям, то не поплывут же они штурмовать Лондон на рыбацких лодках…
– Это по-твоему, а я мог бы рассказать кое-что о том, как отец нашего любезного посла, который и не подозревает, какое сомнительное дело ему поручили, как-то раз приплыл в Ньюкасл именно на рыбацкой лодке.
– О!
– Я жил тогда в Шевенингене, по крайней мере до тех пор, пока в одно чудесное утро меня не разыскал шевалье д’Артаньян, похитивший одного военного… не помню уж, кого именно, помню лишь, что располагал он при этом только вышеупомянутым средством передвижения, а вовсе не сорокапушечным фрегатом. Но я говорю даже не об этом, герцог: разумеется, французы не завоюют Англию. Однако они могут нанести чувствительный удар по нашим американским колониям, усилив свои эскадры на голландские и испанские контрибуции. Ты разве не боишься, герцог, что из обломков кастильских галионов будет создан флот, превосходящий даже наш?
– Я не имел времени подумать об этом, государь, – побледнел Бекингэм.
– Ну, так я дам тебе время, – пожал плечами Карл II. – Иди сейчас, а завтра утром, скажем в девять часов, жду тебя с предложениями.
Бекингэм поспешил удалиться, а король погрузился ещё глубже в мягкие недра кресла. Не выдержав, Луиза де Керуаль обратилась к монарху:
– Ах, государь, неужели вы настолько не любите мою отчизну, что ожидаете от неё чёрной неблагодарности, даже не вступая в переговоры?
– А! Опять вы, Луиза, о политике… – устало произнёс король. – Удивительное дело: вы вмешиваетесь лишь тогда, когда дело касается Франции, и молчите ровно тогда же, когда безмолвствует Людовик.
– Разве это не понятно, государь? – испуганно спросила Луиза. – Ведь Франция – моя родина, и я болею за неё душой.
