– Это так. И что же? – вопросительно поднял брови юноша.
– Духовник её величества, преподобный Талбот, проник в тайну военного совета, который состоялся, кажется, пять дней тому назад?
– Пять дней… точно так.
– На том торжественном собрании блистали милорды Бекингэм и Норфолк, – продолжал Арамис, – которые, собственно, и склонили короля Карла к тому самому решению, о котором я говорил тебе ещё в Бражелоне перед отъездом, помнишь?
– Хорошо помню, герцог.
– Не сокрушайся, Пьер, твоей вины здесь нет. Ладно бы ты был посвящён в секрет послания: Людовик имел бы право спросить с тебя. А так… на чём, собственно говоря, должен был ты настаивать, в чём убеждать английского короля и советников из «Кабаль»? Солнцеподобный владыка сделал ставку на твоё знаменитое имя, на славу твоего отца и признательность Стюартов… гм-м… не очень-то благородно для первого дворянина Франции, а? Ну что ж, он прогадал, и пусть винит лишь себя: что поделать, если у Карла Второго оказалось чуть больше здравого смысла, чем он предполагал? Благодарность д’Артаньяну – одно, двусторонние отношения государств – совсем другое, смешивать эти понятия по меньшей мере нелепо.
– Значит, англичане не поддержат нападения Франции на Испанские Нидерланды? – уточнил д’Артаньян.
– Не поддержат, сын мой, несмотря на твоё обаяние и все старания Луизы де Керуаль… кстати, вот ей-то предстоит крупный нагоняй от Людовика Четырнадцатого.
– Как вы считаете, герцог, – задал вопрос д’Артаньян после минутного молчания, – в отказе Карла Второго сыграло роль только политическое провидение короля?
– А почему ты спрашиваешь, Пьер? – тихо осведомился Арамис, внимательно посмотрев на него.
– Дело в том, что мне показалось…
– Показалось? – заинтересовался герцог д’Аламеда. – В Виндзоре?
– Там. У меня сложилось впечатление, что Карл Второй, несмотря на довольно острый ум, всё же чересчур зависит от капризов многих женщин, окружающих его… гораздо сильнее, чем от воли парламента или «Кабаль». И прежде всего – от её светлости Портсмут.
– Святая истина, – прошептал Арамис, с радостным изумлением всматриваясь в напряжённые черты юноши.
– Так что же заставило его на сей раз пересилить волю мадемуазель де Керуаль и не пойти на поводу у Франции?
– Прекрасно, – прикрыв глаза, молвил Арамис, – просто великолепно, сын мой. Мне казалось, что это невозможно, но ты, клянусь Богом, ещё проницательнее своего отца, моего друга. В самом деле, я не был до конца уверен в решении Карла Второго… Забавная вещь – история. Учёные мужи, доносящие до нас отголоски событий старины, трактуют причины решительных поворотов исключительно как результат твёрдой воли правителей, но это почти никогда, поверь мне, не бывает так. История складывается из таких мелочей, что ими просто неловко марать пухлые фолианты хроник. Вот и в нашем, вернее, в твоём деле всё решил случай. О, много лет спустя – не десять и не двадцать, а скажем, триста – историки станут докапываться до первопричины рокового для Франции решения Англии и, как обычно, разойдутся во мнениях: кто-то увидит в этом железную руку барона Клиффорда, кое-кто – влияние Бекингэма или парламента, роялисты примутся кричать о гении Карла Второго, не допустившего закабаления Европы французами, а между тем…
Арамис перевёл дух.
– Между тем?.. – зачарованно переспросил д’Артаньян.
– А между тем человеку, который в конечном счёте избавил Испанию от мучительного позора поражения, а Францию – от бесчестья, нет ещё и года.
– Не может быть!
– Тем не менее это так. Скажу тебе больше, сын мой: этого титана, для которого я постараюсь исхлопотать памятник в центре Мадрида, до недавнего времени даже родная мать… между прочим, бывшая продавщица апельсинов… так вот, даже родная мать, не говоря уже о прочих, звала его бастардом…
XLVII. Покушение
Беседа Арамиса с д’Артаньяном затянулась до полуночи. Начисто позабыв про усталость, гасконец увлечённо рассказывал о придворных обычаях Виндзора, выслушивая, в свою очередь, поразительные истории о нравах и тайнах мадридского двора. Говорили о предстоящей войне, подробно расписывая план кампании; о богатых владениях д’Артаньяна, проведанных герцогом д’Аламеда; обсудили скорое возвышение Лувуа и щекотливое положение де Лозена, не обойдя стороной и дальнейшую судьбу Маликорна в свете последних решений министерства «Кабаль».
– Кстати, Пьер, – нахмурился Арамис, – тебе следует внимательно прислушиваться ко всему, что будет хоть малейшим образом связано с принцессой.
– А что такое? – живо откликнулся д’Артаньян.
– Ты хорош с Мадам? – задал вопрос генерал иезуитов.
– О да, и с ней, и с её окружением. Да и сам король английский рекомендовал меня своей сестре.
– Письменно?
– Разумеется, и это письмо, вернее записка, – единственная весточка из Англии, о содержании которой я осведомлён отправителем. Но разве герцогине Орлеанской грозит какая-либо опасность?
– Пока нет, сын мой.
– Пока?
– Лишь до тех пор, пока ты не переступишь порог дворца. В настоящее время Людовик тешит себя иллюзией союза с кузеном, и потому жизнь Генриетты для него драгоценна.
– Какие страшные вещи вы произносите, герцог! Что бы ни случилось, разве может жизнь принцессы королевской крови находиться под угрозой?
– Точно так же, как и жизнь любой другой смертной женщины, – хладнокровно кивнул Арамис. – Я вовсе не утверждаю, что французский король посягнёт на неё, нет. Но то, что он в слепой злобе способен лишить её многих привилегий, а также своей протекции – вполне вероятно.
– Протекции? – слегка дрогнувшим голосом повторил д’Артаньян, – разве у принцессы так много врагов?
– И этого я не говорю. Тут дело не в количестве, а в положении и возможностях врагов.
– И они?..
– Весьма высокопоставленные и почти всемогущие особы, – мрачно заявил Арамис. – Такие способны на многое, если не на всё.
– Что вам известно? – прямо спросил д’Артаньян.
– Кроме того, что сообщил мне отец д’Олива – немногое. Но и одного этого с лихвой хватит для того, чтобы убедить самого заядлого оптимиста в серьёзности ситуации.
– Посвятите меня во всё, – попросил гасконец.
– Сию минуту. Незадолго до твоего отъезда августейшие увеселения в Фонтенбло лишил своего участия ещё один дворянин, между прочим конюший брата короля.
– О, я слышал об этом от господина де Маликорна. Это… – д’Артаньян наморщил лоб, пытаясь вспомнить, – это маркиз… маркиз д’Эффиат. Я прав?
– Именно он, – подтвердил Арамис.
– Его величество, помнится, даже предположил, что он отбыл в Италию.
– Предположил? – протянул герцог д’Аламеда. – Так я могу сказать с полной уверенностью: маркиз уже давно прибыл в Рим, и теперь упивается обществом старинного приятеля.
