– Помилуйте, сударыня, что вы говорите? Я ведь толкую не о преступлении, а о совершенно правомерном юридическом акте, основанном на древних традициях вашего рода.
– Вы говорите о войне, Людовик!
– Не стану отрицать: в процессе переговоров могут иметь место… скажем, некоторые столкновения на спорных участках границы. Разве это не естественно?
– Ужель, по-вашему, для меня может быть естественным истребление моих соотечественников, передел наследства моего отца и война с малолетним братом? Плохо же вы знаете меня, ваше величество!
– Да кто же толкует о войне, Мария?
– Ум вашего величества не ведает земных границ, и потому, признавая за вами это неоспоримое качество, я, ваша супруга, вправе сделать единственно уместный вывод: вы пытаетесь обмануть меня, государь, но на сей раз это получается у вас что-то очень уж неискусно.
– На сей раз? – надменно проронил король. – На что вы намекаете, ваше величество?
– О, государь, лишь на то, что в этот безусловно первый раз, когда вы вознамерились ввести меня в заблуждение, вам это не удалось, – просто отвечала королева.
– Вы не верите мне, – с грустью отчаяния уронил голову Людовик.
– К величайшему прискорбию, – тихо согласилась Мария-Терезия.
– Но почему? – пылко вскричал он. – Что заставляет вас сомневаться в моей искренности, Мария?
Она удивлённо воззрилась на этого, казалось, чужого ей человека, недоумевая, то ли он забылся, то ли и вправду способен воспрять до таких головокружительных высот лицемерия и цинизма.
– Так что же? – настаивал король.
– Не знаю, – медленно молвила молодая женщина, – ничего… и одновременно с тем – всё.
– Я просил бы вас быть точнее, сударыня, – с неожиданной прохладой в голосе произнёс король так, будто принимал отчёт Кольбера или де Лиона.
Королева молчала.
– Вы не отвечаете, сударыня, – оживился Людовик XIV, – уж не значит ли это, что вы готовы уступить?
– Нет, – поспешно отозвалась Мария-Терезия, – просто я задумалась.
– О чём же? Поделитесь со мной, ваше величество, – вкрадчиво сказал король.
– Я думала о том, почему не могу доверять вам, государь, – твёрдо пояснила королева.
– И?..
– Я думаю, что нашла причину: это то самое, что всегда отдаляло вас от меня.
– Вы говорите загадками, Мария…
– О, только потому, что не могу разгадать их сама.
– Это становится невыносимым, – нервно заметил король.
– Возможно, однако моей вины здесь нет. Кто может понять моё состояние лучше вашего величества, всегда и во всём так верно угадывавшего самые потаённые желания королевы – настолько потаённые, что сама она подчас и понятия о них не имела?
Король закусил губу и нахмурился, медленно заливаясь краской.
– Вы, государь, вы, столь верно определивший цель и смысл моего существования, сочетающего молитвы и вышивание, неужели вы не в состоянии сформулировать причины, сподвигшие вас на это? Если нет, то жаль: ведь я отказываю вам из-за них же…
Сказав это, королева сделала реверанс мужу. Как ни странно, именно этот безмолвный поклон переполнил чашу терпения Людовика.
– Самое время сводить счёты, Мария, клянусь честью! Именно сейчас, в тот единственный раз, когда мне понадобилась ваша помощь, вы не находите ничего лучшего, чем вдаваться в детали наших семейных отношений. Поразительно: я разворачиваю перед вами увлекательные картины державного могущества Франции – страны, которая, между прочим, зовётся вашей, а вы вежливо кланяетесь. При этом ваши прелестные губы, дорогая, выдают политические соображения… соображения до того странные, что граничат с государственной изменой!..
Бросив в лицо королеве это обвинение, которое во времена Ришелье нагоняло страх на саму Анну Австрийскую, Людовик, не скроем, ожидал бурного потока слёз, который разрешился бы капитуляцией супруги. Но… удивительное дело – Мария-Терезия, не шелохнувшись, выстояла под грубым натиском мужа, а затем сказала:
– Если мои слова – измена, то как назвать нарушение Пиренейского мира, а также договора, подписанного месяц назад в Версале?
Людовик XIV, никак не ожидавший подобного открытого неповиновения, переменившись в лице, взирал на женщину, в которой, давно привыкнув считать её воском в своей руке, теперь с неизъяснимым трепетом угадывал королеву Франции. Что случилось с ней? Где, ради всего святого, где та робкая инфанта, молившаяся на каждый его визит, сносившая одиночество и фавориток, способная лишь плакать да причитать? Разве можно различить её в этой Минерве, не побоявшейся вступить в борьбу с самим Королём-Солнце?
Будто читая его мысли, королева продолжала:
– Трудно поверить в то, что ваше величество, договариваясь с его светлостью д’Аламеда, не подозревали о существовании деволюционного права… Вам, государь, не следовало идти на ратификацию конкордата, дабы сохранить свободу рук в Европе. Подписав трактат уже после смерти моего отца, вы тем самым подвели черту под всеми прошлыми, настоящими и возможными будущими претензиями к Испании: теперь нападение на неё будет расценено не иначе как агрессия. И это – разумный юридический акт? Невероятно!
Не вполне владея собой, Людовик всё же понял, что лучшим в его положении будет изменить тактику. Придав лицу ласковое выражение, наполнив взгляд такой нежностью, что за ней даже старший д’Артаньян затруднился бы определить неистребимую ненависть, он приблизился к Марии-Терезии и взял её за руки.
– Знаете, дорогая, я по-настоящему поражён вашей стойкостью, мужеством и мудростью. Мне нелегко признаться в этом, но я, видимо, до сих пор не знал вас, и это наполняет моё сердце великой скорбью. Сколько времени, сколько сладостных возможностей упущено, Мария, сколько сил потрачено на поиски счастья, которое, оказывается, всегда находилось рядом – стоило только приглядеться…
Поцеловав руку супруги, Людовик почувствовал, как по всему её телу прошла дрожь. Внутренне улыбнувшись и в самодовольстве даже не дав себе труда задуматься, чем она вызвана – страстью или брезгливостью, он бросился в атаку:
– Умоляю вас, Мария, не меняться: оставайтесь такой, как сейчас – такой, какой вы сумели разжечь в моей душе огонь любви. О, я любил вас и раньше, но теперь… теперь я стану вас обожать. Как прекрасно, как чарующе заманчиво наше будущее: вы и я, королева и король лучшей в мире земли вместе, рука об руку… навсегда…
Последние слова король произнёс почти шёпотом: руки его обвили стан королевы, привлекая её к себе.
– Я люблю вас, Мария, люблю… я исполню любое ваше желание, и вы… я знаю, верю, что и вы не откажете мне ни в чём…
– Нет… – королева отстранилась от Людовика, и он, задыхаясь от ярости, явственно ощутил леденящую волну презрения, которой окатила его Мария-Терезия Австрийская.
