Когда мы появлялись в окнах или в саду посольства, то толпа бросала нам в лицо оскорбления и издевательства, а при отъезде на вокзал, когда я обратился к одному молодому служащему за справкой, он повернулся ко мне спиной.
Спустя полгода победная война вынесла нас, и мы прибыли туда снова. Я вернулся в Яссы с целью заключить мир. Снова мы стали предметом общего любопытства, но уже другого сорта. В театре нас встречали овациями, и я не мог пройти по улицам без сопровождения целого сонма поклонников. Жестокость к беззащитным – и раболепство перед власть имущими! Другим народам все же свойственны и более благородные черты.
Итак, в описываемое мною время, посольство и около ста пятидесяти членов колоний были интернированы; среди нас было и очень много детей. Мы пережили десять крайне тяжелых дней, так как нам не было ясно: выпустят нас или нет. Никогда не забыть впечатления, произведенного тремя налетами цеппелинов на Бухарест в прекрасные и ясные лунные ночи.
Вновь привожу выдержки из моего дневника:
Бухарест, август 1916 года
Румыны объявили войну и моей жене, и дочери; депутация, состоящая из двух служащих министерства иностранных дел, одетых в жакеты и цилиндры, появилась у моей виллы в Синайе в 11 часов вечера. Они барабанили так, что подняли жену с кровати, и заявили при свете свечи – освещение запрещено из-за цеппелинов – что Румыния объявила нам войну. Оратор прибавил при этом: «Vous a Declare la guerre»
[11]. Потом он прочел им обоим текст объявления войны. Братиану велел мне передать, что жена и дочь и все посольство будет доставлено в Бухарест в экстренном поезде.
Бухарест, сентябрь 1916 года
Румыны, в сущности, ждут немедленного налета цеппелинов. Так как он до сих пор не состоялся, то они становятся более вызывающими и заявляют, что германским цеппелинам сюда слишком далеко и что они поэтому не придут вовсе. Они, очевидно, не знают, что у Макензена есть цеппелины. Но кто знает, придут ли они.
Бухарест, сентябрь 1916 года
Вчера ночью цеппелин все же был. В три часа нас разбудил тревожный полицейский свисток, означавший, что по телефону сообщают, что он перелетел Дунай. И одновременно слышится звон всех церковных колоколов. Внезапно все стихает и темнеет. Город съеживается, точно большой сердитый зверь, который, скрывая злобу, ожидает вражеского нападения. Нигде ни огонька, ни звука. И так весь большой город ждет, он притаился под чудесным звездным небом. Проходит четверть часа, двадцать минут, но вот, неизвестно откуда, раздается выстрел; и точно это был сигнал: со всех углов и концов начинают стрелять дальнобойные орудия; они гремят безостановочно, а полиция тоже храбро вторит им, дырявя воздух. Куда они стреляют? Ровно ничего не видать. А вот начинают играть прожекторы. Они обыскивают небо с востока на запад, с севера на юг и за горизонтом, но цеппелина не находят. Да там ли он вообще-то, или это все игра взбудораженных румынских нервов?
Наконец, мы слышим его. Мы слышим совершенно отчетливо шум винтов, они звучат над нами, точно громадный корабельный винт. В эту ясную звездную ночь кажется, что мы видим его, так близко он дышит. А вот шум стихает, по направлению к Котрочени. И там падает первая бомба. Падение ее звучит, как сильный порыв ветра, как проносящийся вихрь, затем раздается взрыв, потом второй, третий. Стрельба усиливается. Но румыны, кажется, стреляют просто по направлению шума, видеть его они не могут. Прожекторы ищут его из всех сил. Вот они нащупали его. Удивительный у него вид, у этого воздушного крейсера. Точно небольшая золотая сигара. Но обе гондолы видны совершенно отчетливо, и прожектор уже не выпускает его, а вот и второй прожектор нащупал его. Похоже, что воздушный крейсер неподвижно стоит на небе, а прожекторы резко освещают его справа и слева, и вот снова усиливается огонь артиллерии. Вокруг цеппелина видны красные разрывы шрапнелей – чудесный фейерверк – но определить невозможно, как ложатся снаряды и грозит ли ему опасность; цеппелин становится все меньше и меньше; кажется, будто он быстро подымается. Внезапно миниатюрная сигара исчезает; пучки лучей прожектора хватают пустоту, и взвинченные и раздраженные они снова нащупывают небо.
Вдруг все затихает. Что он: улетел? Кончился ли налет? Попалили в него? И неужели он вынужден снизиться? Проходят минуты. И мы все на балконе давно уже наблюдаем. Мы следим за бесконечно волнующей игрой. Внезапно вновь слышится тот же звук, который мы теперь уже никогда не забудем, точно приближается свистящий вихрь, а затем глухой треск взрыва. Но на этот раз он раздается где-то дальше за фортами. И опять гремит со всех сторон, и пулеметы лают на ласковую луну; прожекторы бегут по небу, как сумасшедшие, но они не могут его найти. Опять разрываются бомбы, но на этот раз гораздо ближе. Вот слышно, как молотят винты, все ближе и ближе. Вот разрывается шрапнель прямо над посольством, пули свистят по саду, а вот он над нами. Мы теперь отчетливо слышим шум могучего винта, но, как мы ни напрягаем зрение, мы все же не видим его. И вот опять падают бомбы, но все дальше и дальше. Затем все стихает. Эта внезапная тишина после страшного шума ощущается очень остро. Проходят минуты. Ничего больше не слышно. На востоке подымается первый бледный луч зари. Медленно гаснут звезды.
Где-то плачет ребенок. Далеко. Странно, как все ясно слышно в эту тихую ночь. Кажется, точно объятый страхом город боится шевельнуться и вздохнуть из страха, чтобы чудище не вернулось. Но сколько таких ночей предстоит ему еще перенесть? Ребенок все плачет. В тишине чудесного пробуждающегося утра этот плач кажется каким-то диссонансом, страшно грустным. И не есть ли этот жалобный детский плач лишь эхо стонов миллионов людей, которых эта страшная война повергла в отчаяние? Вот встает кроваво-красное солнце. Румынам осталось еще несколько часов, чтобы выспаться и собраться с силами. Но первый визит цеппелина не будет последним, это теперь все понимают.
Бухарест, сентябрь 1916 года
Печать возмущена ночным нападением. Правда, Бухарест является крепостью, но следовало бы знать, что на фортах уже нет орудий. Говорят, что «Адверул» сообщил, что геройская оборона имела большой успех, что воздушный корабль потерпел тяжелую аварию и снизился близ Бухареста, что туда выехала комиссия, которая должна установить, был ли то аэроплан или цеппелин.
Бухарест, сентябрь 1916 года
Сегодня ночью он опять прилетал, и на этот раз совершенно неожиданно. Он как будто появился с другой стороны, со стороны Плоешти; во всяком случае дунайская стража его прозевала. К утру посольская стража, которой поручено смотреть за тем, чтобы в доме нигде не горело огня, увидела, как над посольством, совсем близко к крыше, медленно опустилась гигантская масса и несколько минут парила, очевидно ориентируясь… Никто ее не заметил, пока он внезапно не пустил мотора и не бросил первую бомбу совсем близко от посольства. По-видимому, он летел очень высоко, а затем спустился совсем неслышно. Говорят, что бомба попала в дом посланника Треспеа Кресиану и что убито двадцать жандармов; королевский дворец также получил повреждение. Правительство, понятно, недовольно действиями воздушной обороны, но утешается тем, что она напрактикуется. Практики в ближайшем будущем, несомненно, предстоит много. Наш отъезд все оттягивается под всевозможными предлогами. Одно время казалось, что нас выпустят в Болгарию. Эта мысль очень улыбалась Братиану, потому что в готовности Болгарии пропустить поезд он видел гарантию того, что она не проектирует нападения. Но этот расчет не достаточно обоснован. Е. и В. очень озабочены тем, что румыны их задерживают и, очевидно, хотят их повесить, как шпионов. Я заявил: «Мы здесь останемся все или уедем все вместе. Выдан никто не будет». Это как будто несколько успокоило их.
