Но наше искреннее желание мира не должно никоим образом побудить нас снова выступить с предложением мира. По моему мнению, это было бы серьезной тактической ошибкой. Наши шаги к миру от декабря прошлого года встретили сочувственный отклик нейтральных государств, но наши враги ответили на нее лишь повышением своих требований. Повторение аналогичного шага было бы понято как слабость и отсрочило бы окончание войны, поэтому первый шаг к миру должен быть теперь сделан неприятелем.
Лейтмотивом моей внешней политики всегда будет тщательное охранение испытанного в боях союза с Австро-Венгрией, и преисполненная доверия, дружественности и лояльности солидарная деятельность с союзной монархией. Если идея союза – и в этом стремлении мы вполне сходимся с вашим превосходительством – будет и впредь держаться на той же высоте, что и раньше, то наши противники никогда не допустят мысли, чтобы один из союзников пошел бы навстречу предложениям о сепаратных переговорах, не оговорившись предварительно, что они могут быть восприняты как базис для общего мира. Раз это будет ясно всем, то нечего будет возразить и против того, чтобы отдельные члены союза отвечали бы на предложения неприятеля и приступали бы к обсуждению способов отыскания пути к миру.
Сейчас еще невозможно установить определенные директивы к таким совещаниям. Ваше превосходительство благоволили обратиться ко мне с вопросом, может ли быть восстановление status quo подходящим базисом для начала переговоров. Я могу определить свою точку зрения на этот вопрос в следующих выражениях: как я уже говорил в рейхстаге, Германия не стремится к насильственному перемещению соотношения могущества первоклассных держав после войны и готова приступить к совещаниям, поскольку неприятель не требует отдачи земель, входящих в состав Германской империи; если предположить толкование восстановления status quo именно в этом направлении, то эта формула, конечно, могла бы стать основой совещаний. Этим нисколько не исключалась бы желательная для нас конъюнктура создания путем переговоров, и даже при сохранении настоящих границ империи, тесного экономического и военного сближения между германскими областями, прежде враждебными ей – я имею в виду Курляндию, Литву и Польшу – укрепления таким путем границ Германия и обеспечения ее насущных потребностей на континенте и за океаном.
Германия готова очистить оккупированные французские области, но должна оставить за собой право воспользоваться мирными переговорами, чтобы сохранить за собой области Лонгви и Бриэ в смысле экономического влияния, не вливая их непосредственно в состав империи, но все otee добившись юридического узаконения этой эксплуатации. Мы не состоянии уступить Франции значительные участки Эльзас-Лотарингии.
Я хотел бы сохранить за собой право потребовать во время переговоров, чтобы Бельгия была отныне связана с Германией и экономически, и в военном смысле. Условия, взятые мною из протокола совещаний в Крейцнахе, – а именно военный контроль Бельгии до заключения ею оборонительного и наступательного союза с Германией, отчуждение или долгосрочная концессия на Льеж и на фландрское побережье – являются максимальными требованиями верховного командования и флота. Верховное командование согласно со мною в том, что подобные или аналогичные им условия могут быть достигнуты только в том случае, если Англия будет вынуждена принять нежелательные для нее условия мира. Но мы думаем, что сохранение серьезного экономического и военного влияния на Бельгию может быть закреплено за нами во время переговоров и возможно, что это требование даже не вызовет сильного отпора, потому что экономическое положение Бельгии заставит ее понять, что сближение с Германией будет служить ей лучшей гарантией для блестящего расцвета.
Что же касается Польши, то я довел до сведения вашего превосходительства, что дружеское предложение отказаться от Галиции и присоединить ее к польскому государству не может быть признано состоятельным потому, что я считаю проект отказа от Эльзас-Лотарингии в пользу Франции, долженствующий явиться противовесом вышеупомянутой жертве, абсолютно неприемлемым. Развитие Польши в самостоятельное государство должно проистекать в пределах прокламации от 5 ноября 1916 года.
Принесет ли это усиление Польши и превращение ее в самостоятельное государство действительную пользу Германии, или же оно разрастется в серьезную опасность – покажет лишь будущее. Сейчас, однако, за последнюю конъюнктуру говорят многие симптомы, и особенно опасение, что австро-венгерское правительство не даст нам уже сейчас, во время войны, доказательств его полной незаинтересованности в Польше и не предоставит нам полной свободы в управлении всей Польшей. Это сомнение должно быть разрешено и на тот случай, если бы – ввиду того, что насильственное присоединение Польши к Германии было бы опасно, как для Германии так и для отношений ее с Австро-Венгрией, – оказалось более целесообразным предоставить Польше воспользоваться правом на самоопределение в полном объеме, вплоть до присоединения к России, сохранив за Германией лишь пограничные области, необходимые с точки зрения военной охраны границ.
Согласно совещаниям в Крейцнахе от 18-го числа сего месяца было решено в дальнейшем обсудить в соответственном духе также и вопрос о присоединении Румынии, в связи с интересующими Германию вопросами о Курляндии, Литве и Польше.
Ваше пребывание в Берлине доставило мне, дорогой граф, особенное удовольствие, так как оно дало мне возможность обсудить интересующие нас вопросы с полной откровенностью. Я надеюсь, что и в будущем нам представятся случаи длительного и непосредственного обмена мнений для совместного обсуждения вновь возникающих проблем и для реагирования на них с обоюдного соглашения.
Искренне уважающий вас и преданный вам
Михаэлис».
Я ответил государственному канцлеру, что приветствую вполне естественное требование соблюдения полной откровенности, но подчеркивал, что я не разделяю его оптимизма. Далее я отметил, что переутомление, заметное как в Германии, так и у нас, подсказывает необходимость добиться мира своевременно, то есть до начала революционных выступлений, так как всякие волнения, конечно, были бы пагубными для благополучного проведения мирной политики. Германское отношение к бельгийскому вопросу представляется мне совершенно ошибочным, так как ни Антанта, ни Бельгия никогда не согласятся на условия, выставленные канцлером. Я не скрывал, что считаю его точку зрения серьезным препятствием делу мира и что она для меня тем менее понятна, что находится в прямом противоречии с волей рейхстага.
Затем я остановился на необходимости выяснить, наконец, наши минимальные требования, причем вопрос об осуществимости свободного и мирного присоединения Польши и Румынии к Центральным державам должен был, по моему мнению, играть очень важную роль.
Наконец, я еще раз подчеркнул, что стою на точке зрения германского рейхстага, требующего мира без аннексий и контрибуций, и что я считаю совершенно недопустимым, чтобы германское правительство игнорировало соответствующие резолюции рейхстага. Я говорил, что вопрос не в том, хотим ли мы дальше воевать, а можем ли мы это сделать, и что моя совесть обязывает меня своевременно обратить его внимание на то, что мы должны во что бы то ни стало кончить войну.
