Оливия не нашлась, что на это ответить, но тут дверь распахнулась, и на пороге появились три местных матроны, пришедшие поздравить новоиспечённую бабушку. Маленькая комнатка сразу наполнилась запахом домашней снеди и мокрого твида, громкими восклицаниями и традиционными пожеланиями здоровья младенцу и его юной матери. Оливию оттеснили в сторону, и она, поспешно выйдя на крыльцо, против своей воли ощутила странную горечь и обиду за умершую много лет назад Айрин Шепли и её не нужное никому дитя.
***
На середине пути к домику миссис Грин дождь утих, превратился в лёгкую туманную взвесь, которая оседала на лице и волосах и смягчала все краски и звуки, и дальние холмы напомнили Оливии гигантские неряшливые клубки зелёной шерсти. В серебристой дымке не видно было даже овец, бродивших там, по пологим склонам, по мокрой траве. Дышалось тяжело – воздух был так насыщен влагой, что лёгкие с усилием принимали его, и ещё очень сильно пахло дымом от горящего торфа, которым топили камины многие жители этой части деревни.
Тяжёлый макинтош, который выдал ей Хигнетт, сковывал движения, но от влаги защищал хорошо. Тем не менее туфли у Оливии промокли насквозь, и чашка горячего чая, пусть даже и из рук миссис Грин, начала казаться желанным призом.
Однако её ждало разочарование. Оливия долго стояла на ступенях крыльца, дожидаясь, пока ей откроют – горничной у миссис Грин явно не было, – а потом, когда старуха отперла дверь и подслеповато уставилась на неё, излагать дело пришлось наскоро, стоя на пороге, так как в дом её не пригласили.
– Эдвин дома, – пояснила миссис Грин со страдальческой гримасой.
Оливия, изобразив понимание, с сочувствием кивнула.
– Миссис Грин, в прошлый раз мы с вами говорили об Айрин Шепли, – напомнила она старухе. – Я подумала, может, вы помните, как выглядела девушка? Какого цвета у неё были глаза, волосы? Говорят, она была красавицей.
Миссис Грин, казалось, не сразу поняла, что от неё хочет гостья. Склонив голову к плечу, она прислушивалась к тому, что происходит в доме. Оливии пришлось повторить свой вопрос:
– Айрин Шепли, миссис Грин. Вы помните, как она выглядела?
Старуха посмотрела на неё слезящимися глазами. В них наконец отразилась искра понимания и уже знакомая Оливии готовность к сценическим эффектам:
– Я тебе так, милая, скажу – кто хоть раз видел Айрин Шепли, тот никогда уже б не смог её забыть. Да-да, – она многозначительно покивала. – Волосы у неё были тёмные, как сама душа у диавола, глазища – чернее ночи безлунной. Это всё потому, что… – из дома донёсся резкий громыхающий звук, будто в стену запустили стулом, и миссис Грин вздрогнула всем телом, но не обернулась, а только принялась говорить быстрее, —…что когда её мать в тягости была, укусил её бес, обернувшийся чёрным псом. И повитуха сказывала, что родилась она с отметиной диаволовой: у ней на спине пятно было – распятие перевёрнутое. И ночью той разразилась гроза невиданная – все посевы побило, а реки из берегов вышли. Так что все в округе знали: если посмотрит Айрин на младенца – не жить ему, а если скотину какую домашнюю тронет – ту болезнь настигнет.
От нелепой истории, щедро сдобренной суевериями и деревенскими выдумками, Оливия оторопела. Миссис Грин же, довольная собственным красноречием, заключила:
– Люди говорят, вернулась Айрин. Что ж, не будет теперь покоя Понглтонам, – и она захихикала, прикрывая рукой наполовину беззубый рот.
Через приоткрытую дверь послышался то ли короткий вопль, то ли рёв, и вся её весёлость тут же пропала – миссис Грин сгорбилась под гнётом жизненных забот, лицо обрело несчастное выражение, как у маленького ребёнка, готовящегося заплакать. Она отступила в дом и уже собиралась закрыть за собой дверь, но Оливия предприняла ещё одну попытку выудить у полубезумной старухи хоть толику полезных сведений.
– А младенец Айрин, миссис Грин? Мальчик у неё родился или девочка? Постарайтесь припомнить, это очень важно! – умоляюще попросила она.
Старуха, стоя вполоборота и чутко прислушиваясь к происходившему в доме, больше не в силах была представлять обличительницу дьявольских козней и ответила со всей возможной простотой:
– Ублюдок-то? Да не знаю я, откуда мне знать? Старая Шепли уехала сразу же, как дочь её в землю зарыли. В тот же день уехала, и не видал больше никто ни её, ни ублюдка Айрин, – она пожевала бледными губами, пытаясь извлечь из глубин проеденной временем памяти ответ на вопрос Оливии, но безуспешно. С досадой на настырную гостью пожала плечами: – Парень это был, как иначе? У Понглтонов всегда рождаются сплошь сыновья, – и дверь её домика захлопнулась.
***
Проклиная про себя непостоянство йоркширской погоды, Оливия, продрогшая, с мокрыми ногами, брела по просёлочной дороге, одной рукой удерживая капюшон макинтоша над головой, а другой не позволяя порывам ветра вывернуть зонт наизнанку. К тому моменту, как её беседа с миссис Грин завершилась, дождь снова полил стеной. Поверхность луж вскипела от множества тяжёлых капель, которые не в силах были удержать низкие мохнатые тучи.
В голове у Оливии был сплошной сумбур, руки и ноги заледенели. Услышанное от жительниц деревни поколебало её уверенность в первоначальной версии. Оскар Финч уже не казался ей самой подходящей кандидатурой на роль убийцы, хотя поведение его по-прежнему выглядело подозрительным.
Выбрав короткую дорогу, Оливия, оскальзываясь в мокрой траве, перебирала в памяти все приметные события последних дней, все услышанные разговоры и сведения, что сообщил ей инспектор. Ветер изменил направление и бросил ей в лицо щедрую горсть холодных капель, словно издеваясь, и Оливия, чертыхнувшись, от неожиданности сделала неверный шаг и неловко упала, выпустив зонт. Бродяга-ветер тут же принялся с ним забавляться, погнал его вниз с холма, приглашая путницу вступить в игру.
Оливия не стала гоняться за зонтом и уселась на каменистом возвышении, подстелив под себя макинтош и глубже надвинув капюшон. Капли стекали ей на руки, но она не замечала этого. Со стороны могло показаться, что девушка любуется замком, чьи очертания проступали в туманной мгле, будто вырезанные из серой замшевой бумаги, но на деле она чувствовала к нему лишь неприязнь. Мэдлингтон-Касл, надёжно укрытый спинами холмов, по-прежнему казался ей гигантской несуразицей – щетинился дымовыми трубами, зубцами стен, острыми короткими шпилями башенок, – и внутри его (её уверенность в этом была тверда) затаился кто-то, обладающий злобной и разрушительной волей. Несмотря на ранний час, окна опалово мерцали, и Оливии пришло в голову, что из-за этих красноватых точек дом похож на многоглазое чудовище – затаившееся, терпеливо высматривающее в дождливых сумерках свою добычу.
Передохнув, Оливия продолжила путь вниз, по дороге подобрав зонт, брошенный ветром, словно надоевшая игрушка, и обнаружила, что две спицы сломались.
Когда она добралась до замка, силы окончательно её оставили. В холле не было ни души, хотя горели все лампы и откуда-то слышались протестующие женские крики. Сердце у Оливии заколотилось быстрее, и первой мыслью было: «Неужели опять что-то случилось?» Тревога за брата заставила её торопиться, и она, сняв макинтош, набросила его на бронзовую руку статуи Геракла, не обращая внимания на то, с каким комичным ужасом изваяние смотрит на промокший плащ в прилипших травинках.
