В эту минуту на галерее послышались шаги и через холл, не глядя на Оливию, пробежал Хигнетт, а следом за ним появился Филипп, на ходу вытряхивающий сигарету из пачки.
– Ну слава богу! Я уже думал отправляться на поиски. Чёрт знает что тут творится, не знаешь уже, что и думать. Где ты была весь день? – брат заметно волновался.
– Я ходила в деревню, повидать миссис Грин, – Оливия говорила медленно, неосознанно пытаясь отсрочить ещё одно страшное известие. – Я рассказывала тебе о ней. Я подумала, что, возможно, старая женщина помнит Айрин Шепли и скажет, как та выглядела. А что… Что тут произошло? Что-то случилось с Седриком?..
– Дети исчезли, – Филипп шумно выдохнул табачный дым, и во влажной духоте холла тот повис перед ним мутным облаком. – Инспектор Грумс хотел переговорить со старшим мальчиком, Робером, но ни его, ни младшего, найти не смогли. Если в ближайшие пару часов дети не объявятся, то из участка прибудут констебли, чтобы прочёсывать поместье.
Глава девятнадцатая, в которой Виктория Понглтон щедро делится своими воззрениями о том, как следует воспитывать детей, а Оливия совершает два разоблачения
Ванная комната, примыкавшая к спальне Оливии, напоминала каюту корабля. Сходство усиливало большое круглое окно, по которому сейчас стекали струйки дождя, точно замок плыл по бушующему морю и волны плескали в иллюминаторы. Медная ванна, оправленная в ящик красного дерева, наполнялась горячей водой, и приторно пахло свежераспечатанным лавандовым мылом «Ярдли», которое Анна принесла вместе с чистыми, но донельзя измятыми полотенцами.
Горничная крутилась тут же: то проверяла, надёжно ли пробка воткнута в слив, то хваталась за промокшие насквозь замшевые туфли Оливии, представляющие собой печальное зрелище – к мыскам, выпачканным глиной, прилипли травинки и колючки чертополоха, каблучки покривились, и в одном месте отклеилась тонкая подошва.
– Ног-то вы сегодня не жалели, – заключила бережливая Анна с некоторым осуждением. – До завтра туфли не просохнут, мисс, и надеяться нечего. Если у огня поставить, то волной материал пойдёт, потом ничем это не выправишь. Попробую сухой бумагой набить, а после щёткой пройдусь, но чудес не ждите, – сварливо предупредила она.
– О, Анна, спасибо вам, – Оливия с признательностью ей улыбнулась. – В хозяйственных хлопотах, по правде говоря, я полный профан. В пансионе Святой Урсулы нас, конечно, обучали рукоделию, но, как только мисс Хэвишем с сундучком для шитья входила в класс, я всеми правдами и неправдами изображала недомогание, так что меня частенько отправляли в дортуар, чтобы я не расхолаживала остальных учениц.
– Ха! – Анна скомкала лист обёрточной бумаги и вложила его в правую туфельку. – Попробовали бы вы, мисс, этот трюк в нашем приюте, так живо бы научились чистить, гладить да стирать. У миссис Барнаби если кто начинал отлынивать, так живо об этом забывал и принимался за дело.
Не выдавая своей радости, что разговор свернул на нужную ей тему, Оливия стыдливо скинула халат и быстро, не давая себе привыкнуть к смене температуры, погрузилась в воду и села, поджав колени к груди и обвив их руками.
– Строгая она была, эта миссис Барнаби?
– Нет, мисс, это другие строгие были, а миссис Барнаби добрячка, каких поискать. Просто она старалась, чтобы мы в жизни не пропали. Говорила, что нам самим придётся дорогу прокладывать, и если мы будем себе спуск давать, то ничего путного из нас не выйдет.
Оливия повертела в руках этикетку от мыла. На ней были изображены продавцы цветов – женщина и двое детей, державшие в руках корзинки с душистым товаром, – и их лица показались ей уставшими и потерявшими надежду.
– Нелегко вам было в приюте, Анна?
Та неопределённо пожала плечами, и за её нарочитым равнодушием Оливии почудилась неостывшая обида на мир, то и дело допускающий несправедливость.
– Ели мы досыта, мисс, и одежда тёплая у нас всегда была, – ответила горничная бесстрастно и повернулась спиной.
– Но ведь дети нуждаются не только в пище и одежде, – Оливия напомнила себе, что у её вопиющей назойливости есть оправдание, и продолжила: – Детям нужны любовь и внимание, им необходимо чувствовать, что они в этом мире не одни, и их есть кому защитить.
– К нам хорошо относились в приюте, если вы об этом, – помолчав, ответила Анна и, не желая упускать возможность пожаловаться на жизнь заинтересованному собеседнику, повторила: – Хорошо относились, да это не то же самое, как в семьях к детям относятся. Вон у миссис Понглтон мальчишек найти не могут, так она ведь чуть не в обмороке лежит. Хигнетт от неё не отходит. Хотел ей рюмку хереса подать, чтобы нервы успокоить, так ничего не нашёл. А она так убивается, что смотреть страшно. Вся бледная, трясётся, молитвенник из рук не выпускает и шепчет всё время: «Это нам за грехи наши Всевышний воздаёт». А если б мальчишки из приюта были? Стала бы она так горевать из-за них, а? – Анна хмыкнула, давая понять, что вопросы эти скорее риторического характера.
– А вы, Анна, не знаете, где могут быть мальчики? – Оливия протянула руку за мылом, принуждая себя не смотреть на горничную.
– Да откуда?! Я же весь день кручусь-верчусь, света белого не вижу. Да и зря такой шум подняли, я считаю. Мальчишки у неё дикие, чисто как котята, и такие же тихие. То в одном, то в другом месте мелькнёт кто-то, и всё – нет уже никого. Прячутся они где-то. Может, набедокурили чего и взбучку получить боятся. Или…
– А херес, Анна? – вдруг села Оливия в ванне, не замечая, как от её резкого движения на пол выплеснулась вода. – Хигнетт нашёл херес?
– Не знаю, мисс, – коротко ответила Анна, раздосадованная сменой темы, так как историй о том, как этот мир несправедлив к сиротам и горничным, у неё в запасе было предостаточно. – Скорее всего, не осталось ничего после миссис Вайсли, упокой, господи, её душу, – она наскоро перекрестилась. – Узнать, мисс?
– Нет, нет, Анна, это я так, – быстро спохватилась Оливия. – Вы простите, я что-то устала сегодня, – и она снова опустилась в ванну, позволяя тёплой воде сомкнуться вокруг её плеч и шеи.
– Отдыхайте, мисс, отдыхайте, – Анна сурово кивнула, давая понять, что уж ей-то не отдыха со всеми этими хлопотами. – Я подам чай в гостиную в четверть шестого. И не переживайте вы так! – она перевесила полотенце поближе к Оливии. – Вот увидите, к чаю мальчишки проголодаются и прибегут обратно.
С этими словами она вышла, а Оливия, выждав несколько минут, резво выбралась из ванны и принялась торопливо сушить волосы полотенцем, задумчиво глядя в круглое окно, за которым по-прежнему лил и лил дождь, и в небе не было ни единого просвета, указывающего на смену погоды. Перед тем, как покинуть ванную комнату, Оливия ещё раз вгляделась в грустные лица цветочницы и её детей, изображённых на обёртке от мыла.
***
Вопреки убеждённости горничной, к чаю дети не вернулись. Об этом Оливии сообщил Филипп, которого она встретила на лестнице, и сердце её сжалось от недобрых предчувствий.
