Когда мужчины вернулись ни с чем, у Бернадетты случился нервный припадок. Присцилла настояла, чтобы та легла в постель, отправила Анну готовить травяной чай, а Оливию попросила составить ей компанию и приглядеть за несчастной.
В комнате Бернадетты из-за закрытых ставней было темно, только в камине неярко тлели угли. Она лежала в постели, свернувшись клубочком и прижав к животу подушку. Широкий подол чёрного платья скрывал очертания тщедушного тела, превращая её в невидимку, и среди одеял и подушек выделялось только заплаканное лицо – бледное и отрешённое, будто она уже мысленно попрощалась с сыновьями. Зрелище такой душевной муки разбило Оливии сердце, и то, что она намеревалась совершить, показалось ей вдруг безнравственным.
Присцилла тоже испытывала смущение.
– Перед подлинным горем слова бессильны, – сказала она негромко и заботливо укрыла Бернадетту, которую начала бить нервная дрожь, шерстяным одеялом. – Самое лучшее сейчас для вас, дорогая Берни, это согреться и уснуть. Инспектор уже выехал, Анна готовит чай, а я пока вам почитаю. Закройте-ка глаза, будьте умницей.
Обессиленная горем Бернадетта послушно прикрыла глаза и прерывисто, как ребёнок после долгих рыданий, вздохнула. Включив лампу, Присцилла раскрыла принесённую с собой книгу и принялась негромко читать монотонным голосом историю кельтских племён. На вопросительный взгляд Оливии, удивлённой таким выбором, она пожала плечами и шепнула: «Взяла в библиотеке, не глядя, но это, поверьте, именно то, что нужно».
Она оказалась права. Уже через несколько минут дыхание Бернадетты стало размеренным, веки перестали трепетать. Оливия и сама ощутила магию низкого мягкого голоса Присциллы, повествующего о грандиозных битвах с римлянами и друидах, отправляющих священные обряды во славу Цернунна и Бригитты. Она беззвучно зевнула и откинулась на спинку кресла, радуясь передышке.
Внезапно Бернадетта села на кровати. Она скомкала платье на груди и по лицу её потекли слёзы.
– Я сама, сама во всём виновата! – яростно ударяла она себя в грудь ладонью, сжатой в кулак. – Это меня покарала Пречистая, это мне вовек не вымолить прощения у неё!
Присцилла вместе с Оливией заставили её снова лечь, и она покорно позволила им это, не переставая сокрушаться.
– Мои мальчики, мои мальчики! Господь, молю, сжалься над ними! – только это и можно было разобрать в её рыданиях.
– Да что же это такое, где Анну носит? – возмутилась Присцилла. – Я же сказала ей поторопиться с чаем. Побудьте с ней, я сейчас сама всё сделаю, – кивнула она и с облегчением покинула комнату.
Припадок вымотал Бернадетту, она опять затихла и теперь безучастно смотрела на то вспыхивающие, то угасающие угли в камине, не двигаясь и не говоря ни слова.
Оливия проглотила комок в горле. «Сейчас, именно сейчас!» – приказала она себе и придвинула кресло вплотную к кровати.
– Берни, – позвала она. – Ответом ей было молчание, но Оливия придвинулась ещё ближе, склонилась над самой кроватью: – Берни, признайтесь, вы ведь никогда не видели Монтгомери Понглтона? И кстати, Бернадетта – это ваше настоящее имя?
Женщина на кровати вздрогнула и хотела то ли спрятаться в подушках, то ли отвернуться, но у неё не достало на это сил.
– И кем вам приходится Говард Хигнетт? – не отступала Оливия, вдохновлённая тем, что её догадки подтвердились.
– Говард – мой брат, – прошептала женщина, выдающая себя за Бернадетту Понглтон, и снова залилась слезами.
***
Инспектор Грумс прибыл в Мэдлингтон перед самым ужином. С ним вместе приехали сержант Бимиш и двое констеблей, все в прорезиненных плащах и с самыми мощными фонариками, какие только удалось найти в полицейском участке. Вид у всех был весьма бравый, на лицах читалась решимость во что бы то ни стало отыскать детей до наступления ночи.
К поискам приступили незамедлительно. Вместе с полицейскими отправились Филипп, Оскар Финч и Седрик Понглтон. От последнего толку было меньше всех, но инспектор оставил его при себе, поручив нести фонарь.
Вновь осмотрели конюшни, хозяйственные постройки, чердак и часовню, но ни малейших следов пребывания детей не обнаружили. Разбившись на группы, мужчины принялись прочёсывать поместье, и в сумрачной пелене дождя по всему саду замерцали огни фонарей – картина эта напомнила Анне, выглядывающей в окно, торжественное шествие, которым по традиции заканчивался июньский праздник.
– Выше, мистер Понглтон, выше! – потребовал инспектор, когда они углубились в тисовую аллею и вечерние тени сгустились вокруг них. – Ни черта же не видно, если держать фонарь так низко. Ну-ка, направьте-ка свет во-о-от туда, – он указал на пышные заросли рододендрона и, поравнявшись с ними, принялся раздвигать ветви руками, отфыркиваясь от падающих за шиворот капель, словно недовольный терьер.
Из зарослей Грумс выбрался изрядно промокшим. Унылый вид Седрика, который с трудом держал тяжёлый фонарь на вытянутой руке и вздрагивал от каждого шороха, доносившегося из-за кустов, настроение ему не улучшил. Впереди темнела аллея, и клонившиеся друг к другу деревья превращали её в туннель, откуда тянуло сыростью.
– Вот что, мистер Понглтон, – инспектор вынул носовой платок и промокнул капли дождя на лице и шее, – что это вы недавно рассказывали о подземном ходе? Ну, будто бы он ведёт из часовни в замок? Вы ещё говорили, что под ним находится глубокая шахта, а в ней живут микроскопические существа, от которых человек падает замертво, и предположили, что именно эта участь и постигла вашего брата Джорджа.
Услышав про часовню, Седрик нервно заморгал и опустил фонарь ниже.
– Я… Я и не помню толком ничего. Так, слуги когда-то болтали… – и он с невыразимым ужасом уставился на что-то, находившееся за спиной инспектора.
Глаза его округлились, рот приоткрылся, и вид сделался ещё более жалким, чем до этого.
Грумс резко обернулся – в сизых сумерках на них неслась белая плоская морда с блестящими круглыми глазами и длинным вдавленным носом, похожая на гротескную венецианскую маску. Птица издала хриплый вскрик и, облетев нарушителей её убежища по широкой дуге, скрылась в тисовых зарослях.
– Что вы, сипуху не видели? – брюзгливо поинтересовался инспектор у побледневшего Седрика, который, казалось, еле устоял, чтобы не обратиться в бегство. – Так что с тайным ходом, мистер Понглтон, а? Постарайтесь припомнить. Сами понимаете, время сейчас на вес золота. Если мы не отыщем ребятишек к утру…
– Почему вы думаете, что они могут оказаться в подземелье?
– Потому что просто так, бесследно, дети не пропадают, – Грумс смотрел без улыбки, строго, и Седрик снова занервничал. Фонарь в его руке начал дрожать, и ему стоило больших усилий не впасть в панику.
– Я, правда, не помню ничего об этом, – умоляюще сказал Седрик. – Я бы и рад быть полезным, но совсем ничего…
– Об этом – это о чём? – инспектор придвинулся ближе, и теперь стало ещё труднее противиться его воле. – О чём это вы совсем ничего не помните, а, мистер Понглтон? Учтите, мне сейчас не с руки долго вас уговаривать, – в тоне его явственно звучала угроза, но Седрик продолжал молчать и только моргал, когда крупные капли дождя попадали ему на лоб и щёки.
