— На твоей кредитке была другая фамилия.
Чарли замолчала, потому что ей очень не понравилось это заявление.
— Это моя фамилия в замужестве. Когда ты успел рассмотреть мою кредитку?
— Я не рассматривал. Я увидел ее, когда ты расплачивалась в баре. — Он поднялся. — Мне надо готовиться к занятиям.
— Я что-то не то сказала? — Она пыталась перевести все в шутку, потому что, очевидно, она сказала что-то не то. — Слушай, все ненавидят юристов, пока им самим не понадобится юрист.
— Я вырос в Пайквилле.
— Ты говоришь так, будто это что-то объясняет.
Он открывал и закрывал ящики стола.
— У нас вот-вот начнется классный час. Мне надо готовиться к первому уроку.
Чарли скрестила руки на груди. Это был не первый ее подобный разговор со старожилами Пайквилля.
— У твоей смены настроения может быть одна из двух причин.
Проигнорировав ее слова, он открыл и закрыл еще один ящик.
Она стала перечислять варианты, считая на пальцах:
— Либо ты ненавидишь моего отца, и это нормально, потому что его многие ненавидят, либо… — Она подняла палец, чтобы назвать более вероятную причину, ту, по которой у Чарли на спине появилась мишень двадцать восемь лет назад, когда она вернулась в школу, ту, из-за которой в городе на нее до сих пор злобно поглядывали сторонники многочисленного кровосмесительного клана Кулпепперов.
— Либо ты считаешь, что я избалованная сучка, которая помогла подставить Захарию Кулпеппера и его невинного братика, чтобы отец заполучил какую-то вонючую выплату по страхованию жизни и их сраный трейлер. Которые он, кстати, так и не получил. Он мог отсудить у них двадцать штук, которые Зак ему задолжал за юридические услуги, но он и этого не сделал. Не говоря уже о том, что я опознала бы этих ублюдков с закрытыми глазами.
Она еще не договорила, как он начал мотать головой.
— Дело не в этом.
— Правда?
Она записала его в сторонники Кулпепперов, когда он сказал, что вырос в Пайквилле. С другой стороны, можно было предположить, что он просто кадровый военный и презирает работу Расти — ровно до того момента, когда у него самого найдут оксикодон в тумбочке или проститутку в кровати. Как любил повторять ее отец, демократ — это республиканец, прошедший через систему уголовного правосудия.
— Слушай, я люблю отца, но я занимаюсь другой юридической практикой. Половина моих дел — ювенальная юстиция, другая половина — наркотики. Я работаю с глупыми людьми, которые наделали глупостей: им нужен юрист, чтобы обвинение прокурора не было слишком суровым. — Она развела руками. — Просто выравниваю баланс на игровом поле.
Гек смотрел на нее в упор. Его злость во мгновение ока переросла в ярость.
— Выйди из моего класса. Прямо сейчас.
От такого тона Чарли сделала шаг назад. Она вдруг подумала: никто не знает, где она сейчас, а мистер Гекльберри, пожалуй, может переломить ей шею одной левой.
— Хорошо. — Она схватила свой телефон со стола и пошла к двери. И хотя понимала, что надо просто заткнуться и уйти, она обернулась: — И все-таки что такого тебе сделал мой папа?
Гек не ответил. Он сидел за столом, склонив голову над стопкой бумаг, с красной ручкой в руке.
Чарли ждала.
Он стучал ручкой по столу, демонстрируя, что ей пора идти.
Она хотела сказать ему, куда ему засунуть свою ручку, как вдруг громкий хлопок эхом прокатился по коридору.
Затем один за другим последовали еще три хлопка.
Это не машина с неисправной выхлопной трубой.
Не фейерверк.
Человек, в чьем присутствии стреляли в другого человека, никогда и ни с чем не спутает звук выстрела.
Резкий рывок — и Чарли оказалась на полу. Гек отбросил ее за тумбу для бумаг, закрыв своим телом.
Он что-то говорил — она видела, как движутся его губы, — но слышала только эхо выстрелов в своей голове.
Четыре выстрела: каждый — отчетливое, ужасающее эхо из прошлого. Как и тогда, во рту у нее пересохло. Как и тогда, ее сердце перестало биться. Горло сжалось. Зрение стало туннельным. Все вокруг вдруг уменьшилось, сузилось до точки.
Она наконец услышала голос Гека.
— Кто-то открыл стрельбу в школе, — спокойно шептал он в телефон. — Судя по звуку, стрелок где-то рядом с кабинетом директора…
Еще один хлопок. Еще одна выпущенная пуля. Затем еще одна.
Затем зазвенел школьный звонок.
— О господи, — сказал Гек, — в столовой же человек пятьдесят детей. Я должен…
Его заглушил душераздирающий крик.
— Помогите! — кричала женщина. — Пожалуйста, помогите нам!
Чарли моргнула.
Грудная клетка Гаммы взрывается.
Моргнула еще раз.
Брызги крови разлетаются из головы Сэм.
«Чарли, беги!»
Она выбежала из класса, и Гек не успел ее остановить. Ее ноги задвигались, как поршни двигателя. Сердце заколотилось. Кроссовки липли к вощеному полу, но она ясно чувствовала землю под босыми ногами, ветки, хлещущие по лицу, страх, колючей проволокой стягивающий грудь.
— Помогите нам! — кричала женщина. — Пожалуйста!
Гек догнал Чарли, когда она заворачивала за угол. Она видела только его размытые очертания, потому что угол ее зрения опять сузился и в фокусе оказались только три человека в конце коридора.
Ноги мужчины, носками вверх. За ним, справа, распластана пара ног поменьше.
Розовые ботинки. Белые звездочки на подошвах. Огоньки, которые мигают при ходьбе.
Женщина постарше стоит на коленях около девочки, качаясь вперед-назад, и воет.
Чарли тоже хотелось завыть.
Брызги крови на пластиковых стульях у кабинета директора, капли крови на стенах и потолке, ручьи крови на полу.
Сцена бойни показалась настолько знакомой, что Чарли оцепенела. Она замедлилась до трусцы, потом до быстрой ходьбы. Она это уже видела. Она знала, что все это можно сложить в коробочку, закрыть ее и убрать подальше, что можно продолжать существовать, если не очень много спать, не очень много дышать, не очень много жить, чтобы смерть не вернулась и не утащила тебя, готовенькую.
Где-то со стуком открылись двери. В коридоре послышались громкие тяжелые шаги. Кто-то кричал. Визжал. Плакал. Кто-то выкрикивал какие-то слова, но Чарли их не понимала. Она была под водой. Тело ее двигалось медленно, руки и ноги с трудом преодолевали сопротивление среды. Ее мозг документировал все то, что она видеть не хотела. Мистер Пинкман лежит на спине. Его синий галстук перекинут через плечо. Из центра белой рубашки расходится кровавое пятно. Левая сторона головы разворочена, кожа лохмотьями свисает с белой кости черепа. Там, где должен быть правый глаз, — глубокая черная дыра.
