— Нет, — сказал тот, что в кедах. Голос у него был молодой, нервный, а может, и испуганный. — Мы пришли не за этим. — Он прочистил горло, и его кадык задвигался под балаклавой. — Где ваш муж?
Что-то блеснуло в глазах Гаммы. Гнев.
— Он на работе.
— Тогда почему его машина здесь?
— У нас только одна машина, потому что…
— Шериф… — Саманта проглотила последнее слово, поздно спохватившись, что этого говорить не следовало.
Чернорубашечник снова посмотрел на нее.
— Че ты сказала, девочка?
Саманта опустила голову. Шарлотта сжала ее руку. Она чуть не сказала, что шериф… Шериф послал кого-то, и он скоро будет здесь. Расти сказал, что они пришлют машину, но Расти часто говорил то, что потом не сбывалось.
— Она просто напугана, — сказала Гамма. — Почему бы нам не пойти в другую комнату? Давайте спокойно все обсудим и поймем, что вам, мальчики, нужно.
Саманта почувствовала, как в голову уперлось что-то твердое. Во рту появился металлический привкус ее пломб. В ушах зазвенело. Дробовик. Он приставил дуло к ее лбу.
— Ты что-то сказала про шерифа, девочка. Я все слышал.
— Нет, — вмешалась Гамма. — Она хотела…
— Заткнись.
— Она просто…
— Заткнись на хер, я сказал!
Саманта подняла глаза: дробовик повернулся в сторону Гаммы.
Гамма протянула руки, но медленно, будто пробираясь сквозь песок. Все они вдруг словно превратились в пластилиновых человечков на съемке чудовищного мультфильма. Саманта смотрела, как пальцы матери один за другим обхватывают укороченный ствол дробовика. Аккуратно подстриженные ногти. Крупная мозоль от карандаша на большом пальце.
Раздался почти неслышный щелчок.
Секундная стрелка на часах.
Защелка на двери.
Боек, ударяющий по патрону в стволе дробовика.
Может быть, Саманта слышала этот щелчок, а может быть, додумала его, потому что видела, как палец чернорубашечника нажал на курок.
Воздух взорвался красным туманом.
Кровь брызнула на потолок. Хлынула на пол. Горячие струи взвились над Шарлоттой и обдали пол-лица и шею Саманты.
Гамма упала на пол. Шарлотта закричала.
Саманта тоже открыла рот, но звук застрял у нее в груди. Она оцепенела. Крики Шарлотты слышались как далекое эхо. Цвета вокруг исчезли. Все зависло в черно-белой картинке, как старый фермер на своей фотографии. Решетка белого кондиционера обрызгана черной кровью. Оконное стекло испещрено черными пятнышками. За окном — темно-серое небо с крошечным огоньком одинокой далекой звезды.
Саманта потрогала шею. Осколки. Кость. Кровь, все залито кровью. Она почувствовала пульс. Это ее сердце или кусочки сердца матери пульсируют под ее трясущимися пальцами?
Громкость пронзительных криков Шарлотты выросла до уровня сирены. Черная кровь на пальцах Саманты снова обрела свой темно-красный цвет. Серое помещение расцвело невыносимо яркими красками.
Мертва. Гамма мертва. Никогда больше она не скажет Саманте уносить ноги из Пайквилля, не будет кричать на нее за глупую ошибку в контрольной, за недостаточное усердие на стадионе, за отсутствие терпения с Шарлоттой, за нежелание брать на себя ответственность. Саманта потерла пальцы один о другой. В ладони у нее лежал осколок зуба Гаммы. К горлу подкатила рвота. Слезы залили глаза. Горе завибрировало в ее теле, как струна арфы. В мгновение ока мир перевернулся с ног на голову.
— Да заткнись ты! — Чернорубашечник влепил Шарлотте такую пощечину, что она чуть не упала со стула.
Саманта поймала ее и прижала к себе. Они рыдали, тряслись, кричали. Этого просто не могло быть. Мама не могла быть мертва. Она должна открыть глаза. Она должна собрать свое тело обратно из кусочков, попутно объяснив им, как работает сердечно-сосудистая система.
А вы знаете, что среднестатистическое сердце перекачивает пять литров крови в минуту?
— Гамма, — прошептала Саманта.
Выстрел дробовика разворотил ее грудь, ее шею, ее лицо. Исчезла левая половина ее челюсти. Часть черепа. Ее прекрасный высокоразвитый мозг. Ее изогнутая надменная бровь. Никто больше не будет объяснять Саманте, как что устроено. Никого не будет волновать, поняла она или нет.
— Гамма.
— О господи! — Тот, что в кедах, остервенело шлепал себя по груди, пытаясь соскрести осколки костей и плоти. — Господи, Зак!
Саманту осенило.
Захария Кулпеппер.
Имя и фамилия неоновыми буквами замигали в ее памяти.
А за ними и все остальное: «Хищение транспортного средства». «Жестокое обращение с животными». «Публичное совершение развратных действий». «Развратные действия в отношении несовершеннолетнего лица».
Не только Шарлотта читала документы в папках своего отца. Расти Куинн много лет спасал Зака Кулпеппера от серьезных сроков. Неоплаченные счета Зака были постоянным источником разногласий между Гаммой и Расти, особенно после того, как сгорел дом. Он был должен им больше двадцати тысяч долларов, но Расти отказывался их взыскивать.
— Твою мать! — Зак явно увидел, что Саманта его узнала. — Твою мать!
— Мама… — Шарлотта еще не поняла, как изменилась ситуация. Все, что она могла, — это смотреть на Гамму, трясясь при этом так, что зубы стучали. — Мама, мама, мама…
— Все хорошо. — Саманта пыталась погладить сестру по голове, но ее пальцы запутались в липких от крови и осколков костей прядях.
— Ниче хорошего. — Зак сорвал маску. Выглядел он угрожающе. Щербатое лицо. Круги красных брызг вокруг рта и глаз: выстрел дробовика окрасил то, что не закрывала маска. — Какого хера? На хера ты сказал мое имя, малыш?
— Я н-не говорил, — ответил, запинаясь, тот, что в кедах. — Прости.
— Мы никому не скажем. — Саманта смотрела вниз, будто могла притвориться, что не видела его лица. — Мы ничего не скажем, обещаю.
— Девочка, я только что разнес твою мамашу в клочья. Ты реально думаешь, что выйдешь отсюда живой?
— Нет, — сказал тот, что в кедах, — мы не для этого пришли.
— Я пришел забрать свои счета, малыш. — Стальной взгляд Зака стрелял туда-сюда по кухне, вращаясь, как пулеметная башня. — Но щас я думаю, пускай Расти Куинн сам мне заплатит.
— Нет, — возразил тот, что в кедах, — я же говорил…
Зак заставил его замолчать, уперев дробовик ему в лицо.
— Давай-ка думать, на хер, стратегически. Нам надо сваливать из города, значит, нам надо много бабла. Все знают, что Расти Куинн хранит кеш в доме.
— Дом сгорел, — Саманта услышала эти слова прежде, чем осознала, что произнесла их. — Все сгорело.
