— Ей бы это понравилось.
— Она бесилась бы, что я делаю ошибки в вычислениях.
Сэм пожала плечами, потому что так оно и было бы. Она медленно листала книгу, не обращая внимания на текст.
Она подумала о Чарли: как сестра была маленькой, как делала уроки за кухонным столом, склонив голову и высунув язык. Чарли всегда бормотала что-то, делая математику. Посвистывала, когда занималась чем-то творческим. Иногда пела вслух строчки из книг, но только если думала, что никто не слышит. Но Сэм часто слышала ее распевы низким «оперным» голосом через тонкую стенку, разделявшую их комнаты. «Достойна будь любви — придет любовь!»
[17] или «Бог мне свидетель — я никогда больше не буду голодать!»
[18]
Что случилось с той бормочущей, посвистывающей, поющей Чарли?
Смерть Гаммы и травма Сэм, конечно, немного приглушили эту веселость, но в их последнюю встречу в Нью-Йорке Сэм все еще видела в Чарли искры радости. Она шутила, поддразнивала Бена, бормотала, пела и сама наслаждалась тем шумом, который производила. Ее тогдашнее поведение Сэм могла бы сравнить с повадками Фоско, которого иногда можно было застать просто урчащим в свое удовольствие.
Так кто же эта глубоко несчастная женщина, в которую превратилась ее сестра?
Чарли опять ковыряла ниточку на штанах. Она шмыгнула носом. Потрогала его рукой.
— Черт. Опять кровь потекла. — Она продолжала шмыгать, но безуспешно. — У тебя есть салфетки?
Келли Уилсон опустошила запасы Сэм. Она оглядела кабинет Расти. Полезла в ящики стола.
Чарли опять шмыгнула.
— Да нет у папы салфеток.
Сэм нашла в нижнем ящике рулон туалетной бумаги. Она дала его Чарли со словами:
— Тебе надо разобраться со своим носом, пока не поздно. Ты разве не в больнице провела прошлую ночь?
Чарли промокнула кровь.
— И правда болит.
— Ты можешь мне сказать, кто тебя ударил?
Чарли отвлеклась от разглядывания окровавленной туалетной бумаги.
— По большому счету это неважно, но поскольку вопрос почему-то приобрел некое преувеличенное значение, я теперь правда не хочу тебе говорить.
— Понимаю. — Сэм посмотрела в ящик стола. Пустой сетчатый каркас для папок. Стопка писем, которую Расти бросил на распечатку «Правил и процедур суда штата Джорджия» трехлетней давности, с загибами в уголках листов. Сэм собиралась закрыть ящик, но вдруг увидела обратный адрес на одном из конвертов.
Написанный от руки.
Злыми четкими буквами.
ДИАГНОСТИЧЕСКАЯ И КЛАССИФИКАЦИОННАЯ ТЮРЬМА ДЖОРДЖИИ, П/Я 3877
ДЖЕКСОН, ДЖОРДЖИЯ 30233
Сэм замерла.
Диагностическая и классификационная тюрьма Джорджии.
В которой сидят заключенные в ожидании смертной казни.
— Что случилось? — спросила Чарли. — Ты дохлую крысу нашла?
Сэм не видела имени над адресом. Данные заключенного были закрыты другим конвертом, за исключением половины первой буквы.
Сэм разглядела линию: может, это П, может, И или краешек К.
Остальные буквы были не видны из-за какого-то мусорного буклета с рекламой рождественских венков.
— Только не говори, что там порнография. — Чарли обошла стол.
Посмотрела в ящик.
Сэм тоже продолжала смотреть.
— Это папина частная собственность, — сказала Чарли. — Мы не имеем права ее разглядывать.
Сэм ткнула ручкой в глубину ящика. Сдвинула яркий лист рекламной брошюры.
КУЛПЕППЕР ЗАХАРИЯ. З/К № 4252619
— Возможно, он шлет ему угрозы, — предположила Чарли. — Ты видела сегодня Кулпепперов. Каждый раз, как дело идет к тому, что Захария должен наконец узнать дату казни…
Сэм взяла письмо. Оно ничего не весило, но она почувствовала тяжесть. Конверт был уже разорван.
— Сэм, это личное, — снова сказала Чарли.
Сэм вытащила из конверта блокнотный лист: больше там ничего не было. Он был сложен вдвое. Сзади пусто. Захария Кулпеппер потратил время и оборвал неровный край, с которого лист был оторван от металлической спирали.
Теми же самыми пальцами он разорвал в клочья веки Сэм.
— Сэм. — Чарли смотрела в ящик. Там были десятки писем от убийцы. — У нас нет права это читать.
— Что значит «права»? — Это слово застряло у нее в горле. — У меня есть «право» знать, что пишет моему отцу человек, убивший мою мать.
Чарли выхватила у нее письмо.
Бросила обратно в ящик и ногой задвинула его.
— Прекрасно. — Сэм бросила пустой конверт на стол. Потянула ящик. Он не поддался. Чарли выбила его из направляющих. — Открой.
— Нет, — ответила Чарли. — Мы не должны читать, что бы он там ни писал.
— «Мы», — повторила Сэм, потому что не она была той идиоткой, которая затеяла перепалку с Дэнни Кулпеппером. — С каких это пор есть какое-то «мы», когда речь заходит о Кулпепперах?
— Какого хрена ты хочешь сказать?
— Никакого. Тут нечего обсуждать.
Сэм наклонилась и снова потянула ящик. Он не двинулся. В ее пальцах оказалось силы не больше, чем в перышке.
— Так и знала, что ты все еще на меня злишься, — сказала Чарли.
— Я не «все еще» на тебя злюсь, я только что начала на тебя злиться, потому что ты ведешь себя как трехлетний ребенок.
— Ну конечно, — согласилась Чарли. — Как скажешь, Сэмми. Я трехлетний ребенок. Хорошо.
— Да что с тобой такое? — Сэм почувствовала, как ее гнев подпитывается от гнева Чарли. — Я хочу прочитать письма от человека, который убил нашу мать.
— Ты прекрасно знаешь, что там написано, — сказала Чарли. — Ты и дня не провела в городе, а выблядок этого выблядка уже тебе все рассказал: мы соврали. Он не виновен. Мы отправили его на казнь за выплаты по каким-то сраным счетам, которые папа все равно так и не получил.
Сэм понимала, что она права, но это не заставило ее передумать.
— Чарли, я устала. Открой, пожалуйста, чертов ящик.
— Не открою, пока ты мне не скажешь, почему ты сегодня не уехала. Зачем ты ходила на предъявление обвинения. Зачем ты все еще здесь.
Сэм вдруг почувствовала, будто на плечи ей давит неподъемный груз. Она оперлась на стол.
