Ущелье, по которому я шел, было столь узко, что в иных местах можно было людям только поодиночке пройти; каменные скалы, нависшие почти над головами нашими, поставили бы нас в весьма затруднительное положение, если бы неприятель показался на оных, хотя в самых малых силах, ибо он мог бы стрелять с оных в любого из нас, не подвергая себя никакой опасности. Но, к счастью нашему, никто не защищал сих теснин, и никто не препятствовал возвращению нашему по оным.
В числе истребленных огнем селений было и селение Цурецхаб, пребывание одного из старшин санджака, который по отдаленности своей от Ахалцыха всегда дурно повиновался нашему правительству; но я предупрежден был, что в селении сем была чумная зараза, а потому не пускал в оное людей своих, а зажигал оное с краю, как и некоторые другие селения, из коих также жители бежали, и то делалось с большой осторожностью, в присутствии офицеров. Посему и селения сии мало потерпели, и сгорало в оных только несколько сараев или домов с краю, другие же были истреблены до основания.
В числе пленных был взят в селении Джануме один молодой аджарец лет 20-ти, раненый на приступе Ахалцыха пулей в ляжку навылет, который не мог далее идти и остался у жителей. Его равнодушность и беспечность ко всему окружавшему меня удивили; я взял его в лагерь, подавал ему возможную помощь и расспрашивал о состоянии его и обстоятельствах сего вторжения. Он всегда отвечал коротко и с некоторым пренебрежением и, казалось, только помышлял о молодой жене своей, оставленной им в Аджаре и которую он только что познал пред отправлением своим на войну.
– Что тебе надобно? – спросил я его однажды, между прочим. – Не хочешь ли чего?
– То, что мне надобно и чего хочется, ты мне дать не можешь, – отвечал он, – жизнь и смерть моя, возвращение на родину зависят от одного Бога.
Я отвез его в Ахалцых; он крепко страдал, но никогда не жаловался; его положили в госпиталь, он получил горячку и дня через два умер. Полагали, что он имел некоторые признаки чумной заразы, и он был отделен от прочих больных наших.
9-го числа был у нас отдых в лагере против селения Дичур. Я собирал сведения о неприятеле через дичурских евреев, которые удостоверили меня, что войска его совершенно перешли Аджарский хребет гор, и военные действия наши сегодня ограничились командированием из лагеря 8-го пионерного батальона и части милиции для собирания скота и ячменя в селениях, лежащих в горах на правом берегу реки Поцхо-су. Отряд сей под начальством полковника Эспехо возвратился ночью в лагерь и пригнал с собою значительное количество скота, причем жители некоторых селений защищались, но были преследуемы. У нас легко ранен один грузин из милиции, у неприятеля также ранено несколько человек; 50 из оных взято в плен в разных местах; оставшиеся в небольшом числе жители разбежались по горам.
10-го я выступил в обратный путь и поручил отряд Бурцову, ускорив своим приездом в Ахалцых, откуда и донес о сем корпусному командиру.
Но 10-го числа, при возвращении отряда, случилось следующее. Поцховского санджака Мустафа-бек, хозяин селения Джагислам, и Эмин-ага, сын Мути-бека Ахалкалакского, остававшиеся преданными во время последней осады крепости Ахалцыха русскому правительству и данные мне Бебутовым в проводники, отпросились у меня в с. Джилвано, что было за рекой, для взятия находившихся там их семейств. Сколько я ни отговаривал их не отдаляться от лагеря нашего, но они убедительно просили моего на то позволения, ибо беспокоились насчет жен своих и семейств, которые оставались во время набега в руках турок. Прибывши в селение, они сделали оплошность: вошли в дом и расположились в оном. О сем был извещен находившийся в то время неподалеку от селения сего Поцховский Тефур-бек, который вбежал с несколькими людьми внезапно в дом Мустафы и, захватив их с женами, увлек в плен. При сем случае погиб и грузин Теодор-Швали. После сего поцховский бек обратился к близлежащей деревне и напал на зашедших туда троих грузин, которые, засев в дом, отбились выстрелами, убив одного и ранив двух турок, и возвратились благополучно к отряду.
Ахалкалакский бек Мути-ага, узнав о пленении своего сына, немедленно приехал ко мне в Ахалцых и, проливая слезы, просил меня выручить сына его. Идти для того с отрядом в Аджару не было никакого следа; я написал к Ахмед-паше Аджарскому письмо, которым требовал выдачи, грозясь в случае невыполнения моего требования не оставить во владениях его камня на камне, и через несколько дней получил от него ответ, в коем он писал ко мне, что камни положены Богом и что в Его одной власти состоит сдвинуть их с места, разумея под сим ловким ответом, что успех военных действий подвержен сомнению и что оборот, который бы оные взяли, никому неизвестен. Сколь мне ни досадно было видеть упорство паши, но я принужден был удовольствоваться одной сделанной ему угрозой. Пленников, как я слышал, перевезли после в Эрзрум; но с ними не обходились жестоко, и они, кажется, были освобождены при окончании войны с турками.
Прибывши 10-го числа в Ахалцых, я немедленно занялся распоряжениями по продовольствию и заготовлениям, которые начал делать в Боржомском ущелье для движения войск; но я встретил некоторые затруднения со стороны земского начальства, которое находило для сего достаточно средств в деревнях. Между тем, было нужно приступить к исправлению или, лучше сказать, к очищению крепости Ахалцыха, к чему Бебутов еще не приступал. Я сделал наряды, дабы работы начались со следующего дня, то есть с 11-го числа марта, войсками.
Весь отбитый нами скот я разделил в войска и большей частью в грузинскую милицию, коей ратники были весьма довольны таковым назначением, часть же оного передал князю Бебутову для поступления в казну; со скотом сим были отправлены грузины в дома свои, по позволению начальства. Скота сего было тогда разделено и сдано: буйволов 183, быков и коров 1026, телят 250, баранов 734, козлов 225. Но кроме сего было взято и уведено или отправлено грузинами еще тайком в Карталинию почти то же число, так что наши грузинские крестьяне и бедные помещики чувствительно от сего приращения в скотоводстве поправились.
11-го я приступил к предположенным работам для очищения крепости и стал зажигать дома, ближе к крепости расположенные; но, чтобы не обнять пламенем всего города, я зажигал в течение всего моего пребывания по одному дому из самых больших. Ежедневные пожары сии, коими солдаты веселились, и тлеющие бревна зажженных накануне строений содержали над Ахалцыхом постоянное зарево, которое по ночам было издали видно и освещало внутренность крепости. Минарет мечети, которая стояла против самых ворот и из которой во время осады турецкие стрелки нам столько вредили, был назначен в лом, и около сей работы трудились пленники. Но строение сие было так крепко сложено, что в течение нескольких дней едва успели снять сверху минарета несколько рядов камней. Подобные же затруднения встретил я при ломке близ крепости построенного керван-сарая, коего своды не подались перед усилиями нашими разрушить оные. Место мало-помалу уравнивалось.
Работы сии продолжались 12-го числа и далее, 13-го же я получил от Сакена отношение, коим он уведомлял меня, что Паскевич одобрил сделанное мною предположение об улучшении обороны крепости Ахалцыха, с тем, чтобы назначенные к уничтожению дома не жечь, а разбирать на дрова и на увеличение крепостных строений, причем он просил меня сделать подобное же распоряжение мое и для улучшения обороны Ацхура.
