Главные тяжести должны были оставаться в Ардегане, и мы трогались в поход налегке, взявши с собою только нужное количество провианта.
Настоящее направление наше не было еще известно и самому Паскевичу, коего убедили двинуться против его желания, ибо, по известиям, получаемым им из-под Карса от Панкратьева о собиравшихся в той стороне неприятельских силах, он находил нужным и туда подвинуться; но Сакен и Вальховский настаивали, чтобы прежде разделаться с неприятелем, собранным в Арданудже, о коем носились уже слухи, что оный потянулся к Ахалцыху. А потому и не знали еще, куда идти, прямо ли к Ардануджу или наперерез дороги в Ахалцых. Достижение Ардануджа было сопряжено с большими затруднениями по гористому местоположению, и Паскевич все с большим опасением говорил о каком-то лесе близ Ардануджа, в коем он боялся встретить турок, дабы не завязать застрельщичьего дела, причем мы лишились бы преимущества многочисленной артиллерии нашей и вступили бы с турками в равный или даже в неравный бой по легкости их пехоты и способности вооруженных жителей перестреливаться и действовать в лесных местах, и сие было основательно.
30-го числа все войска тронулись. Авангард уже был в нескольких верстах впереди, и главная колонна вытягивалась за крепость по направлению Ахалцыхской дороги, как все движение было вдруг остановлено по приказанию главнокомандующего. Мы съехались к нему. Он был встревожен, то задумывался, то приказывал мне одному идти с частью отряда, говоря, что он с другой вернется к Карсу; то опять сам собирался со всеми силами идти по первому назначению; наконец все приказание переменилось, часть выступивших войск возвратилась даже из авангарда, и мне велено одному идти с остальными войсками. Причиною сему была, кажется, вновь полученная в ту минуту весть о приближении больших турецких войск к Карсу. Собственным ли убеждением действовал Паскевич или по убеждению Сакена и Вальховского, того не знаю; потому что в эту минуту нельзя было ничего разобрать: это была совершенная тревога, двигались взад и вперед, хотя ближе 40 верст нигде не было неприятеля, а до турок, собиравшихся против Карса или против Панкратьева, было верст до 200.
Я продолжал движение свое по Ахалцыхской дороге и, прошед несколько лесами, остановился ночевать близ небольшого селения, оставленного жителями, Тинадак.
Тут уже я получил распоряжения к моему назначению.
Батальон 40-го егерского полка по странному случаю принимал участие в сей экспедиции. Полк сей, из лучших в 20-й дивизии, отличился в сражении при Ушагане в 1827 году, где Аббас-Мирза с превосходными силами напал на Красовского. Полк сей много пострадал, но сохранил хороший вид и устройство. Паскевич, по недоверию к новым войскам и предпочитая уже старые войска Кавказского корпуса, которым он обязан был всеми успехами своими и славой, или по нерасположению своему к Красовскому, приведшему 20-ю дивизию в Грузию, не давал хода сим полкам и оставлял их всегда в гарнизонах. Таким образом, и батальон 40-го егерского полка провел всю зиму в Ардегане и ныне еще должен был оставаться в сей крепости, не принимая участия в военных действиях в поле. Обстоятельство сие крайне огорчало офицеров и нижних чинов сего батальона, но никто не смел поднять гласа жалобы.
Будучи однажды в бане в Ардегане, я разговорился с парильщиком своим, который был рядовой 40-го егерского полка из татар. Он изъявил мне, сколько сослуживцы его огорчались вечным заключением их в крепостях. На другой день я сопровождал Паскевича, возвращавшегося пешком из-за крепости в свою квартиру, и мы проходили мимо выставленного прекрасного караула сего полка перед домом, в который он входил. Чистота одежды и добрый вид сих людей ему понравились, и я воспользовался сим случаем, дабы доложить ему о рассказах банщика. Ему еще более понравились люди сии, и как он в ту минуту был в добром расположении духа, то спросил людей, желают ли они участвовать в походе. Единогласный громкий ответ всего караула изъявил душевное желание их, и Паскевич им тут же и обещал сие, при выступлении же войск велел назначить и сей батальон 40-го егерского полка, который вел себя в деле отлично, как сие будет ниже видно. Батальон сей сохранил за сие ко мне всегда особенную признательность.
Письма мои к Бурцову и князю Бебутову с большими затруднениями взялись отвезти карапапахцы, при мне находившиеся: они предполагали, что уже все дороги заняты турками. Я заплатил тогда гонцу 15 червонцев, и он повез бумаги сии, которые и доставил, пробираясь через горы тропинками.
По известиям, мною полученным через лазутчиков, я немедленно взял нужные осторожности и послал разъезды, но мы никого не видали в сию ночь. Сергеев находился у меня в отряде, командуя казаками, чем я был весьма доволен, ибо человек сей имел большую опытность в передовой казачьей службе, и я мог быть уверенным, что в сем отношении не будет сделано никакого упущения. Он сам назначал к сему офицеров и употребил в сем случае всю деятельность свою, на которую с некоторого времени редко можно полагаться со стороны донских казаков, весьма упадших в знании свойственной сему роду войск службы.
31-го числа я поднялся из лагеря при Тинадаке и, пройдя около восьми верст, открыл неприятельские пикеты, кои вскоре удалились. Я решился действовать по совести своей, и победа увенчала действия мои.
Турки никогда бы не были столь глупы, чтоб сунуться между двумя сильными отрядами, опирающимися на крепости, в Поцховское ущелье. Род войск и войны их не того рода, чтобы переходить таким образом от одного отряда к другому; но если предположить, что и возможно было бы их заманить и начать предположенную Паскевичем шашечную игру, то вышло бы, что все войско, разделенное на три части, во всех местах было бы слишком слабо, чтобы нанести удар неприятелю. Бурцов остался бы блокированным при Ахалцыхе, я при Ардегане, а сам Паскевич при Карсе, ибо против Карса собирались главные силы сераскира эрзрумского, и Паскевич с одним слабым отрядом Панкратьева и приведенными им из-под Ардегана войсками не был бы в состоянии разбить сераскира. Хороши были бы тогда все последствия сей войны! Турки бы везде осадили нас и, владея равнинами и открытыми местами, наводнили бы Грузию своими набегами. Но дела пошли иначе, как сие будет видно.
31-го числа, отправясь с Сергеевым для открытия неприятеля, мы взяли с собою около 100 казаков с расторопными офицерами, коих и разослали по разным местам, а сами подвинулись на самый край высот, находившихся над Цурцхабом, откуда нам открылась вся Поцховская долина и снегом покрытая цепь Арсиана.
Селения, лежавшие у ног наших, были без жителей, в самом Цурцхабе никого не было видно, по всей долине царствовала мертвая тишина, которую нарушил только выскочивший из-под ног наших и побежавший вниз к Цурцхабу (зверь), ломая кусты и осыпая рыхлую землю, катившуюся с шумом, пылью и каменьями вниз до самого дна долины. Не видно было, чтобы по белым вершинам Арсиана означалась черная движущаяся извилистая полоса, по коей бы можно заключить о переходе через гору войска или толпы народа; но при подошве горы виден был в иных местах столбами подымавшийся в тихую погоду дым; но как сих дымов было весьма мало, и они были отдалены один от другого, то мы заключили, что то не могли быть войска, а должны были быть несколько семейств, уклоняющихся от нас и остановившихся в поле для варения пищи.
