Слух о назначении моем начинал уже распространяться в Петербурге, а меня все еще не отправляли. Наконец, 30-го числа потребовал меня к себе государь. Он ласково подвел меня к окну и спросил, достаточно ли он в сей раз мне оказывает доверенности. Сие было как будто в изъявление своего расположения после происшествия, случившегося в Киеве, о коем я ему говорил в первый раз, как представлялся по приезде в Петербург
[55]. Он несколько раз повторил мне тот же вопрос и после спросил, довольно ли я читал по делам нашим с Турцией и Египтом, и потом повторил мне все содержание инструкции с необыкновенной силой и красноречием; наконец спросил меня, все ли мне вразумительно и не имею ли чего еще спросить у него. Не у места было бы с моей стороны делать возражения в деле, уже решенном, и коего я почти постигал цель, не объясненную в инструкции. Я отвечал, что постигаю мысль его и постараюсь исполнить его приказания.
– Но если, ваше величество, – продолжал я, – позволяете мне изложить мои мысли, то я осмелился бы объяснить те средства, которые бы я полагал удобными, дабы остановить успехи Ибрагим-паши, не вводя войск наших в турецкие владения.
– Какие? Какие? Говори!
– Можно склонить персиян к войне с египтянами и тем отвлечь внимание их от Турции, по крайней мере, дать Турции время оправиться.
– У нас нет в правилах ссорить между собой соседей своих.
– Оно бы не было в виде ссоры. Я полагаю, что Персия, как дружественная держава, приняла бы с признательностью предостережение такого рода; ибо нет сомнения, что Магмет-Али своими победами будет иметь сильное влияние и на соседственные области Персии. – Сим возражением думал я исправить то впечатление, которое, казалось мне, произвел в государе совет, мною поданный, может быть, некстати.
– Это справедливо, – отвечал государь. – Аббас-мирза и предлагал мне уже услуги свои; но он теперь занят в Корасане
[56]. – Государь продолжал. – Тебе я поручаю дело сие, как человеку, на твердость коего я совершенно надеюсь. Я бы не хотел посылать войск своих и желаю, чтобы распря их кончилась. Султан Махмут – дурак, корчит Петра Великого, да неудачно, и мне очень выгодно, чтобы он сидел на престоле турецком. Он мне ныне пожаловал портрет свой, за что я ему крайне благодарен, – сказал государь, смеясь и кланяясь в пояс. – Он ко мне очень милостив, и я ему хочу показать свою дружбу. Надобно защитить Константинополь от нашествия Магмета-Али. Вся эта война есть последствие возмутительного духа, царствующего ныне в Европе, и в особенности во Франции. Самое завоевание Алжирии есть действие сих беспокойных голов, которые к тому склонили бедного Карла Х
[57]. Ныне они далее распространили влияние свое; они воздвигли войну Египетскую, и с завоеванием Константинополя мы будем иметь в соседстве гнездо всех людей бесприютных, без отечества, изгнанных всеми благоустроенными обществами, которые не могут остаться в спокойствии. Они ныне окружают Магмета-Али, наполняют флот и армию его. Надобно низвергнуть сей новый зародыш зла и беспорядка, надобно показать влияние мое на дела Востока. Между тем скажу тебе, что влияние сие столь сильно становится, что мои крымские татары, которые всегда были покойны, ныне стали тревожиться: между ними распущены песни с пророчествами о скором прибытии к ним Магмета-Али, как заступника правоверных мусульман. Я прежде обходился с шестью батальонами в Крыму; ныне же сего будет мало: надобно будет усилить там войско (выражения сии были помещены и в инструкции, мне данной). Теперь мне более нечего тебе говорить; поезжай, любезный Муравьев. Ты будешь на эскадре у Рикорда
[58], сообщи ему все новое поручение. Бог с тобою! Ты желал побывать у отца своего?
– Государь, я отложу поездку свою, если отправление мое требует поспешности.
– Отнюдь нет! Извини меня, что я тебя употребляю по своим делам, когда ты приезжаешь для своих в отпуск; но что делать мне? Случилась в тебе нужда. Поезжай к отцу и проведи у него три или даже четыре дня; я тебе сие позволяю. Помни же, как можно более вселить турецкому султану доверенности, а страху паше Египетскому. Я еще хотел тебе сообщить одну вещь, которую ты должен держать в большой тайне. Когда у меня был после войны с посольством Галиль-паша
[59], мне казалось заметным из слов его, что султан был склонен к принятию, в случае крайности, веры христианской. Я о сем не говорю, как о вещи решенной; но мне так казалось, и я предваряю тебя о сем на случай, если бы ты в разговорах с султаном услышал или заметил что-либо подобного. Наконец, если бы он был изгнан из своего царства, то он нашел бы у меня приют. Будь прост в своем обхождении, от сего будет зависеть успех твоего дела: ты тогда получишь и доверенность султана, и угрозишь паше. Ты знаешь и по-турецки, сие тебе много поможет; конечно, трудно получить согласие первого на то, чтобы я принял участие в делах его. Мне это также предлагали, когда Польша взбунтовалась; но я не принял ничьих предложений и сам управился; но если султан будет в крайности, он, может быть, и согласится на примирение, чего бы я, однако же, на его месте, не сделал. Но избегай посредничества. Мне недавно писал князь Эриванский
[60], что ныне, может быть, настало время, что Турецкая империя должна разделиться на две…
[61]
