5-го числа поутру я отплыл из севастопольского рейда. 6-го праздновали мы на фрегате тезоименитство государя. Ветер был способный, и 7-го числа мы открыли берега Анатолии и Румынии; но ветер переменился, мы должны были лавировать перед Босфором и теперь еще лавируем.
Вчера, 8-го числа, мы увидели много малых судов, выходящих из пролива Константинопольского. Сколь ни казались неосновательными слухи, распространившиеся в Севастополе, о разбитии адмирала Рикорда, но я не был убежден, чтобы успехи Ибрагима-паши не привели его уже к вратам Царьграда, а потому и остановил одно из сих судов. То были жители анатолийских берегов, отвозившие произведения свои в Царьград и возвращавшиеся домой. По опросе их, узнал я, что султан живет близ Царьграда, где торговля производилась по-прежнему; они говорили, что Магмет-Али прислал к султану посланника с повинной (так, по крайней мере, слух носился), но боялись распространяться в известиях.
Пролив Босфорский теперь ввиду нашем; мы видим крепость Килию западного берега, но еще не попали в самый пролив, перед коим лавируем.
9-го ввечеру мы наконец въехали в Босфор; но ветер был противный, а потому мы весьма мало могли подвигаться лавированием в тесном месте. Нам открывались с обеих сторон красивые берега Европы и Азии с турецкими замками, коих малочисленные гарнизоны, состоящие из молодых людей регулярных войск, собирались небольшими толпами смотреть на фрегат, на коем играла музыка. Ночь нас застала против развалин генуэзского замка, не доходя двух каменных мысов, в сем месте сближающихся, и мы принуждены были остановиться, не дойдя пяти верст до дома нашего министра Бутенева в Беуг-дере
[76]. Желая скорее свидеться с ним, я сел в удобное судно и поплыл в Беуг-дере. У пристани стояло два военных судна «люгер»
[77] и «транспорт». Я неожиданно вышел на берег и пошел прямо без доклада к Бутеневу, у коего застал прусского поверенного, который вскоре и вышел. Тут я вручил Бутеневу бумаги, и между оными дубликат, полученный мною от адмирала Грейга, коего подлинник еще не был им получен, и которого, по словам его, он мог ожидать только через 5 или 6 дней сухим путем.
Он объяснил мне состояние дел в Анатолии. Кония, которой уже завладел Ибрагим-паша, была взята обратно новым главнокомандующим, великим визирем, прибывшим со свежими войсками из Румелии; но он не разбил египтян: Ибрагим-паша сам отступил, узнав о приближении свежих войск и о движении из Трапезонта
[78] через Цесарию
[79] Османа-паши со вновь сформированным корпусом. Сии известия только что пришли в Константинополь, и подробности оных еще не были известны. Турецкий флот находился у Дарданелл, и адмирал оного, Гассан-паша, был сменен Тагир-пашой, по настоянию визиря, опорочившего действия Гассан-паши; но дабы Гассан-паше не было столь чувствительно смещение его, султан сделал его начальником всей артиллерии (ибо сменение его было сделано с собственного его согласия). Султан предлагал ему вступить в дело с египтянами или сдать командование, и он избрал последнее, не желая подвергнуть флот явной погибели. Тагир-паша с прибытием на суда принял строгие меры для восстановления порядка и наказал палками на орудиях нескольких начальников судов. Счастливая сия перемена в делах Турции еще не была сообщена в Петербург, где, напротив того, могли, по последним известиям, сообщенным Бутеневым, только ожидать дурного успеха в делах султана.
Султан ожидал моего прибытия с необыкновенным нетерпением и ежедневно посылал спрашивать, не прибыл ли я. Бутенева спрашивали, какого рода могло быть поручение, на меня возложенное; но оно не было ему сообщено графом Нессельроде, и он ничего не знал о содержании сего поручения, а потому и мог только сообщать утешительные ответы без всякой определительности.
В 10 часов вечера я выехал от Бутенева, и мы условились, чтобы ему на другой день приехать ко мне на фрегат завтракать, где мы и должны были заняться рассмотрением бумаг. Ветер был довольно свежий, ночь темная, места неизвестные, но мы счастливо достигли фрегата.
Я нашел в Бутеневе человека весьма приветливого и обходительного. Вникая в дело и вещи, он обсуживал их, как мне казалось, с основательностью. Сношения с ним приятны, и в особенности видел я с удовольствием, что место его занято русским, а не иностранцем.
Беуг-дере, декабря 11 дня. Между тем Бутенев с некоторыми чиновниками миссии прибыл ко мне на фрегат, мы остались с ним вдвоем в моей каюте и занялись рассмотрением бумаг. Он прочитал мне последние донесения свои к графу Нессельроде, из коих видны были опасения его на счет турок в Анатолии и суждение его о состоянии оных, которые я нашел весьма правильными. Сведения, им сообщенные, были очень основательны и изложены с большой ясностью. После того я прочел ему разговор мой с государем, и, наконец, мы рассмотрели вместе инструкцию, данную мне графом Нессельроде. Трудно было из оной извлечь с некоторой ясностью и определить с точностью цель моего отправления относительно Турции и Египта; но нам надобно было начать с Турции, и мы старались начертать себе некоторые правила. Наконец решили, чтобы послать сперва драгомана Франкини (человека, известного ловкостью своею) к рейс-ефенди или министру иностранных дел, для объявления ему о моем приезде и с таким же известием к сераскиру Хозреву, любимцу султана, прося их назначить время для приема меня (что и было исполнено Бутеневым часу в 3-м, как только фрегат был на якоре против Беуг-дере). Оставалось нам решить, должен ли он будет при свидании нашем с сими чиновниками объявить им об изготовлении Черноморского флота для отплытия по первым требованиям султана в помощь ему, и мы, находя, что в сем не могло заключаться ничего противного видам и желаниям государя, что, напротив того, оно могло только еще больше склонить турецкое правительство к вящему согласию на отправление мое в Египет, положили, дабы, по изложению мною перед ними цели моего прибытия, Бутенев сообщил им сию весть, для чего он изготовил небольшую записку, которую он и принес ко мне ввечеру.
К 6 часам вечера я съехал на берег и, пообедав у Бутенева, перенесся к нему на ночлег. Когда же я остался один, то занялся опять соображением того, что мне должно было говорить, руководствуясь, сколько можно было, темными и неопределительными наставлениями, мне данными, чем я мог облегчить память мою в обстоятельствах, где каждое слово мое принималось в строку и где надобно было действовать с большой осторожностью, дабы не возбудить мнительности турок, а, напротив того, вселить в них совершенное доверие к мерам, предпринимаемым государем, дабы склонить их к согласию и даже желанию видеть совершение предполагаемого мною отправления в Египет. Я поздно кончил свои занятия, и после полночи уже лег спать, в надежде сделать на другой день первый шаг к исполнению возложенного на меня поручения при свидании с рейс-ефендием и сераскиром.
