– Ибрагим-паша без сомнения показал много искусства в сей войне.
– Я его смолоду воспитывал к войне и водил его во всех походах при себе верхом.
– Преимущества ваших войск над войсками султана известны.
– Не он атаковал визиря: я ему приказал отступить к Адане; но он настаивал, чтобы непременно сразиться с визирем и не пошел назад; визирь его атаковал и был разбит. Осман-паша имел небольшие выгоды над моими войсками, но теперь пошел против него отряд. Говорили о строении кораблей, об изготовлении и покупке лесов и о посторонних предметах. Наконец, в 9 часов я встал и, раскланяясь, повторил паше, что буду ожидать ответа и надеяться, что он не замедлит оным.
– Не замедлю, не замедлю, – отвечал он, вставая и провожая меня несколько.
При выходе приготовлены были лошади. Розетти прислал меня звать к себе; но было еще слишком рано, а потому я возвратился на фрегат, куда вскоре после меня прибыл и сам Розетти.
Он сказывал мне, в чем заключаются известия, доставленные французским консулом в Смирне.
Франция, говорил он, хотела первой показать влияние, которое она имела в Египте, и уже старалась о примирении Магмета-Али с султаном. Предложения французов и переговоры их с турецким правительством продолжались чрез министра их в Константинополе, во время пребывания моего в Царьграде, и султан казался довольно склонным к согласию, но проводил время решения, в надежде, что великий визирь разобьет Ибрагима-пашу. Французы ходатайствовали об уступке Сирии и даже Аданы и всего Караманского берега Анатолии. Смирнский консул их писал к здешнему, что он весьма желал, чтобы известие о моем прибытии в Александрию предшествовало мне, что султан по получении известия о разбитии визиря впал в некоторого рода сумасшествие, что я и Бутенев имели с ним тайное совещание, на коем положили высадить от 20 до 30 тысяч войск русских на помощь ему; но что только еще не решили, где их высадить, в Царьграде или в Синопе; что флот наш также был предложен султану; что Совет противился сим мерам прибегать к помощи иностранцев, но что султан согласился на сие, что и произвело возмущение в Царьграде, о коем Розетти мне накануне говорил. Я опроверг известие о сухопутных войсках, как равно и о возмущении в Царьграде; о флоте же сказал, что он точно был предложен султану, но что султан еще не принял его.
Когда известия сии были доставлены паше (накануне моего приезда), то он сказал, что без сомнения Россия одна могла иметь влияние на его действия. Розетти надеялся, что паша изъявит полное согласие на предложение государя.
– Но нужны доказательства, – сказал я.
– Он покажет вам всю переписку свою, сошлется на французского консула.
– Что мне до консула? Я прислан от государя. Не лучше ли паше явить мне сии доказательства?
– В чем же оные будут состоять?
– Паша обещал мне прислать ответ, и я его ожидаю; когда же он мне его даст, я тогда скажу, в чем состоят сии доказательства.
– Вы, однако же, согласитесь, что ему, при старости лет, выехать из Египта и все бросить было бы не в пору; он в таком случае решился бы нанести, по крайней мере, последний удар и потом уже погибнуть. – Кто о сем говорит? Но пускай он покорится, пускай кончит приказанием сыну своему остановить военные действия.
– Он сие немедленно сделает; он сделал уже сие при переговорах, которые он имел посредством французов, и он будет надеяться, что государь поручится ему за исполнение со стороны султана договоров, которые ему предложены будут.
– «Я не для переговоров приехал сюда и не могу входить в какие-либо условия. Вы видите, какого рода дело сие; мне кажется, что паше должны быть известны средства России и твердость государя. Что ему остается, как не согласиться на покорность и положиться на великодушие государя?» – «Он, верно, склонится на сие, – сказал Розетти, – и даже будет сему рад; мне кажется, что он и султан завязали дело, которое слишком далеко их обоих завело, и они оба были бы рады примириться, но самолюбие обоих слишком задето, и сия причина одна препятствует примирению их».
После полдня, я съехал на берег и обедал у Розетти. Он говорил несколько о тех же предметах. Розетти, по выезде моем, сбирался идти к Богосу и на другой день прибыть ко мне, дабы уведомить меня о расположении паши к делу сему, а также, скоро ли он мне даст ответ; ибо я не мог и не хотел медлить. У Розетти я познакомился с Ачерби, австрийским консулом, человеком, пользующимся доброй славой.
Розетти, кажется, в доверенности у Магмет-Алия и имеет влияние в Совете его; он не менее того предан ему вполне, и посему на него положиться нельзя.
3-го числа я не получил ответа от паши. Розетти приехал ко мне обедать с австрийским консулом Ачерби, человеком уважаемым, по его строгим правилам и учености. Розетти говорил мне, что паша был весьма склонен дать мне ответ, с изъявлением покорности своей воле государя; что он бы не замедлил сделать сие, если б его не отклонял Богос, который желал выиграть время.
Видя сие, я после обеда послал на берег Теодати с приказанием сказать паше, что я более ждать не намерен, и что я прошу его меня выслушать в сей же день или на другой. Паша извинялся нездоровьем и просил отложить свидание до другого дня ввечеру. Мне сие было неприятно, и я решился уже не смягчать более разговора своего, а объявить при свидании паше те истины, кои должны были его решить к покорности, тем более что он сказал Теодати, что он еще не имел ответа на какие-то поручения, сделанные им бывшему нашему консулу Лавизону. Из чего я мог видеть, что он только желал сделать проволочку под разными предлогами.
4-го у меня было условлено отобедать у Розетти; но так как свидание мое у Магмета-Али должно было быть ввечеру, то я отказался от сего обеда. Сие побудило Розетти сходить к паше, который согласился на свидание со мной поутру, и я немедленно поехал к паше. После первых приветствий я сказал ему, что, не получая ответа от него, я поспешил свидеться, дабы ему повторить сказанное уже прежде и дать ему ответ по делу Лавизона, о коем он накануне говорил. «Оно постороннее», – прервал паша. Я имею присовокупить, сказал я, что государь не переменит намерений своих, и что как бы ни были велики успехи паши, если бы он даже низверг престол султана, и взял бы Царьград, государь не изменит своих правил, которые поддержит силой; что государь верный друг султана и враг мятежа (собственные слова наставлений мне данных), и что одно немедленное остановление военных действий, как и скорое возвращение к порядку и покорности, могло смягчить гнев его величества. Паша смутился.
– Я никогда не думал свергнуть султана, – сказал он. – Как можно мне было сие предпринять? В доказательство же того, сколько я покорен воле государя, я сейчас прикажу остановить военные действия.
Он призвал секретаря и приказал ему написать приказ своему сыну, дабы военные действия были немедленно прекращены (приказ сей был вскоре принесен, паша приложил печать к нему и велел отправить).
– Я не ручаюсь вам только за 20 дней, – сказал он, – для отдаленных отрядов, до коих сие поздно дойдет; до Ибрагима оно дойдет скорее, и все военные действия прекратятся. Я вам за сие ручаюсь.
