1-го я собрался было уже совсем выехать отсюда, располагая проехать на южный берег Крыма, дабы видеться с графом Воронцовым, но перед самым отъездом моим получил с нарочным письмо от графа, коим он уведомляет меня о немедленном своем выезде из Алупки и скором прибытии на пароходе в Феодосию, откуда он поедет в Керчь и Таганрог, предлагая мне дожидаться в Крыму до возвращения его. Я не мог согласиться на сие предложение его, но решился дожидаться его прибытия в Феодосии, дабы с ним видеться; ибо все мои занятия уже кончены, и дальнейшее пребывание мое здесь могло бы быть для меня предосудительно, а неблаговолящие ко мне в Петербурге не преминули бы объяснить сие нежеланием явиться к новому моему назначению. Так как уже все вещи мои были уложены и даже лошади запряжены для выезда, то я выехал из карантина и остановился на квартире, предложенной мне директором здешней таможни Павлом Васильевым Гаевским.
3-го. Приехал сюда на пароходе граф Воронцов. Я явился к нему и был принят с лаской ему обыкновенной. Граф всячески старался меня уговорить, дабы я навестил южный берег Крыма; но, спеша прибыть в Петербург, я не мог согласиться на сие, ибо в пути сем я буду задержан приглашениями графини и других, коих я должен буду посетить, и мне нельзя будет пробыть менее 10 дней, а сия проволочка значительно задержит мое прибытие в Петербург. А потому, невзирая на все приглашения графа, я отказался от сего. Мы обедали все вместе у Гаевского; вечер же граф провел у меня, и я ему читал по желанию его описание сношений моих с пашой Египетским, которое его очень заняло. По образу мыслей его, я мог видеть, что дело сие разумеет он в настоящем его виде, а не в том, в каком хотят его представить завистники мои, что ему, по-видимому, было сообщено кем-либо из недоброжелателей моих.
5-го числа я выехал из Феодосии и заехал по дороге к Бекарюковой, приглашавшей меня видеть церковь ее и дачу; первая довольно хорошо убрана внутри, дом же и сад никуда не годятся. В тот же день приехал я в Карасубазар
[163], проехав 15 верст от Феодосии; местоположение становится гораздо красивее, и чем далее, тем приятнее для глаз. Горы южного берега подходят близ дороги, покрыты лесом и оживляют картину единообразной степи. По причине дурного состояния станций, я приехал в Карасубазар поздно и остановился у двоюродного брата Мордвинова, которого застал трудно больным. В тот же вечер, был я на балу в доме Делезара, коего жена, сестра Н. А. Ахвердовой, была в тот день именинницей.
6-го, после развода, я отправился далее и приехал после полдня в Симферополь, где не застал более генерала Отрощенко, дожидавшегося меня и уехавшего за несколько часов до прибытия моего в Одессу по делам службы. Я остановился у него в доме. Я не имел намерения ехать на Южный берег Крыма; но, опасаясь понести в России упреки за непосещение места, ныне столь восхваленного, я решился съездить на оный, а потому 7 числа отправился в путь с адъютантом моим Харнским в карете на Алушту. Долина, по коей я ехал, весьма красива, и дорога чрез горы проведена искусно. Алушта не представляет ничего особенного. Тут я отправил карету обратно, а сам поехал верхом, ибо дорога проселочная еще не проделана. Затруднения, которые встречаются в собирании обывательских лошадей в татарских деревнях, пригонке вьюка, наконец, дурное состояние лошадей сих, соделывают путь сей весьма неприятным; но с другой стороны красота местоположения завлекает путешествующего: с левой стороны море, с правой горы, покрытые лесом, в долинах помещичьи дома, виноградные сады. Фонтаны, деревни расположенные на покатостях гор, доставляют много приятности для зрения. Имение генерала Бороздина открывается с разительной красотой
[164]. Я приехал в ту же ночь в Юрсуф
[165], прелестное имение графа Воронцова, где и переночевал. 8-го я продолжал далее путь свой через Ялту и приехал в Алупку, где находилась графиня
[166]. По желанию графа, она занялась показыванием мне сада своего, устроенного на разрушившейся скале; но женщина сия, не занимательная ни по уму своему, ни по обхождению, которое более светское, не могла привлечь меня своим разговором. Я обедал у нее вместе с княгиней Голицыной, сестрой княгини Мещерской
[167]. Княгиня Голицына, довольно известная и замечательная женщина по странностям и мужеподобию своему, приятна по уму и образованию своему; имение ее
[168] находится в пяти верстах, не доезжая Алупки, и я прежде навестил ее, дабы познакомиться. Вечер, на коем присутствовала и Казначеева, проведен до вольно скучно, и, простившись, я располагал на другой день рано выехать, но мне не удалось сделать сего, ибо не нашли скоро лошадей.
Я выехал из Алупки 9-го числа в 10 часов и поднялся на вершину гор, отделяющих Южный берег от равнины Крыма. Местоположение и вид были везде прелестные, и я нашел, что красота оных не уступает грузинским видам; но я бы не избрал места сего для жительства, ибо присутствие графа Воронцова с огромной свитой соделало оное столицей, и место сие, если уже не потеряло прелестей уединения, то скоро лишится оных. Притом же можно предвидеть, что со смертью или переменой графа Воронцова, покровительствующего всем поселившимся на Южном берегу, исчезнут и многие выгоды, привлекающие теперь виноделателей. Казна вмешается в распоряжения, что неминуемо должно быть, дабы край сей приносил существенную пользу России, коей он теперь, может быть, еще ущербы доставляет, и тогда прелести деревенской жизни в кругу образованных людей минуют. Обращение же в доме графа Воронцова мне совсем не понравилось: посетители, иностранцы, коими он наполнен, и беспорядок не могут привлечь человека, любящего спокойствие души и сельские наслаждения.
9-го. Я приехал в селение Кинеиз
[169], лежащее у северной подошвы гор, где татарский мурза Булгаков, у коего я остановился, снабдил меня какой-то старой полуразрушенной бричкой и четырьмя плохими крестьянскими лошадьми, на коих я тащился до 10 часов вечера в Бахчисарай, где меня принял смотритель ханского дворца Булатов, коего я знал в 1816 году на линии. Человек сей, образованный и умный, претерпел много несчастий в своей жизни; он был разжалован в 1801 году в солдаты за дерзость против начальства и был в крайней бедности, когда я его видел в Екатеринограде
[170] соляным приставом. Ныне он поправился; образование его и ум помрачаются строптивым и жестоким обхождением его в семействе.
