21-го я не мог, по полученному приглашению, ехать ко двору в Царское Село, потому что 22-го должен был присутствовать в собрании кавалерской думы Владимирского ордена.
22-го же, после собрания сего, кончившегося в 2 часа пополудни, я поехал в Царское Село на бал. Государь и императрица были очень ласковы ко мне, государь расспрашивал довольно много о виденных мной заведениях учебных и строениях в Кронштадте, государыня говорила о занятиях наших в Думе. Военный министр и прочие лица были также весьма предупредительны ко мне; но со всем тем я еще остаюсь без назначения, в ожидании коего теряю время свое в самой праздной и суетливой жизни.
По возвращении 23-го числа в Петербург, я застал приехавшего из отпуска брата Андрея, который на первый день приезда своего остановился у меня.
28-го я был дежурным при государе. Должность моя началась с развода, который вчера был по приказанию государя, перед прибытием его в Манеж, выведен на плац Михайловского замка. Я принял от государя рапорты, поданные ему от полков, в коих он считается шефом, и отвез их после развода к камердинеру его. Бенкендорф, Орлов и я, кроме посланников австрийского и датского, постоянно тут находящихся, ходили за государем и держались около него во все время развода; но к нам замешался г[енерал]-а[дъютант] Гейсмар, ныне лишившийся корпуса, порицающий наглым образом все постановления и учреждения, а между тем домогающийся самым искательным образом чего-то; сунувшись не в свое место, он стал говорить по-немецки с Бенкендорфом. Орлов, заметив сие, не мог не улыбнуться обхождению Гейсмара, который, кажется, не поступит в число достаточно доверенных, чтобы получить какое-либо значительное место. После развода государь меня отпустил; но я получил тут же приглашение прибыть к четырем часам к обеду в Аничковский дворец, где государь ныне живет еще по возвращении из Царского Села.
На обеде сем находились государь, императрица, князь А. Н. Голицын, граф Бенкендорф, князь Трубецкой, я, дежурный флигель-адъютант Гогель и дежурная фрейлина Бороздина. Перед обедом государь ходил смотреть приданое фрейлины княжны Щербатовой, сегодня венчающейся с сыном фл[игель]-адъютантом Александровым-старшим. Приданое сие было развешано и расположено в особой комнате, в коей находились жених и невеста. Обедали за небольшим круглым столом. Государь и императрица были во все время очень разговорчивы и веселы. Император меня много расспрашивал о войсках и занятиях оных, египетских и турецких, о моих сношениях с ними и главнейшими чиновниками турецкими. Помня, что я описывал в одном из писем моих к графу Орлову, как я обучал сераскира учебному шагу с Ахмет-пашой, он велел мне рассказать ему сии слова. Сие его забавляло; но я увидел, что граф Орлов и в сей безделице не упустил случая себя выставить, ибо он заметил, что сие известие тогда веселило государя, и государь, выслушав меня, сказал мне: «Ты их учил учебному шагу, а к Орлову приходили спросить, чтобы их учил беглому», – чего никогда не бывало, и Орлов просто схвастал, сказав сие, дабы показать сближение свое с турками, тогда как они взаимно удалялись: он от лени и пренебрежения, а они потому, что он им не нравился.
– Ты довольно подурачил их, – сказал государь смеясь.
– Они занимались безделицами, – отвечал я, – и сие учение сераскиру я дал после сильного прения о средствах к защите государства.
– Да, – отвечал государь, – они любят заниматься пустяками; да есть ли у них, хотя кадетские корпуса, или что-нибудь подобное?
– Мне говорили, что есть инженерное училище, – отвечал я, – но я не видел его, не имел времени для сего; но, будучи на Принцевых островах, я видел греческое училище, в коем состоят до 60 учеников все из греков, воспитывающихся на счет денег, от общества собираемых, и у коих учители все французы и итальянцы.
– Неужели правительство о сем не печется? Хороши должны быть последствия от такого воспитания!
– Турецкое правительство едва знает о существовании сего училища, где молодые люди получают правила учителей своих, вольнодумства, и когда они заступят места драгоманов при первых особах в государстве, то вероятно и действия их будут соответствовать правилам, которые им ныне внушают.
– Однако же, – сказал государь, это хорошо знать и не мешает сказать Ахмет-паше, когда он сюда будет (государю, по-видимому, Орлов никогда не говорил о сих вещах, и он полагает, что достаточно будет его слова, чтобы переделать все сие, не воображая себе, каких надобно усилий, чтобы к чему-либо подвигнуть ослабевшее турецкое правительство). Каков этот Ахмет-паша? – спросил опять государь.
– Человек слабый, но добрый и искренно привязанный к султану.
– Каковы его военные способности?
– Не полагаю, чтобы он был ими одарен.
– Почему?
– Его обвиняют за сражение, в коем визирь был разбит под Конией, и говорят, что он еще мог спасти армию, но не принял к сему никаких мер, и через то все остальное погубил.
– А каков Намик-паша, который ныне здесь был?
– Человек, преданный лично своим выгодам; в нем признают более образования, чем в других турках. Он командует бригадой и представлял мне ее на смотру, который я делал султанской гвардии; он принял уже все приемы генерала, которые он видел здесь. – Каков же был смотр, велики ли батальоны?
– Было шесть батальонов пехоты, с кавалерией и артиллерией; батальоны имели человек по триста пятьдесят во фронте.
– А верно содержание отпускается на тысячу?
– Не могу доложить сего в[ашему] в[еличеству], но злоупотреблений у них в войске весьма много.
– Да это верно так; это и у нас было при Екатерине, что в войско отпускалось на полное содержание комплекта, а начальники, сим пользуясь, имели весьма мало людей под ружьем. Да не далее как в твое время (обращаясь к князю Голицыну), ты, кажется, тогда был капитаном и ротой командовал, или это был другой Голицын?
– У турок очень много беглых, нам случалось ловить их и у нас также были беглые, но все из штрафованных: это не потеря.
– Знаю, – отвечал государь, – ибо я ему еще при первом свидании объяснил сие.
Государь стал говорить о недавно бывшем экзамене юнкеров, из коих один, имевший все лучшие способности к фронтовой службе и будучи виден и красив собой, не мог быть выпущен в гвардию за недостатком образования в науках. Государыню, кажется, занимало сие, ибо она стала также о нем говорить; кажется, какой-то князь Барятинский.
– Но его назначили, – продолжал государь, – в кирасирский полк Саши (обращаясь к императрице), и в кавалерийских армейских полках большой недостаток в офицерах.
Стал говорить об учебных заведениях. Бенкендорф, выхваляя их, сказал, что ныне ожидается сюда 62 молодых черкес и горцев разных племен, в числе коих два чеченца, и часть из лучших фамилий, спрашивая куда их поместить.
– Надобно их поместить в корпуса, – отвечал государь, – хотя и места уже почти совсем нет.
Потом, обращаясь ко мне, он стал выхвалять способности сих мальчиков, коих, он говорил, есть у него особенное отделение малолетних, которые ныне выходили с прочими учебными заведениями в лагерь, стояли особенно, были очень прилежны, и коими он очень доволен.
