Желая употребить в пользу такое расположение людей, среди коих я был совершенно чужд, как по малому знакомству, так и по различию в понятиях о вещах, я передал многим по секрету, что полагаю позицию Бабьего Гона весьма выгодной и называл отдаленнейшие обходные дороги, ведущие к ней от места расположения, как моего корпуса, так и Лифляндского, отклоняя всячески мысль о возможности соединиться в тылу Белорусского корпуса. Военный министр с самой неловкой коварностью спросил меня, какой у меня был план действий, прибавив, что я не должен сомневаться, что он сохранит сие в тайне, но что, впрочем, он у меня не требовал сообщения мыслей моих. Я отвечал, что признавал положение села Копорского, лежащего по дороге к Бабьему Гону, весьма выгодным и что при оном, вероятно, могла быть сильная встреча.
– Не правда ли? – сказал он улыбаясь. – Вы видите, как это место важно; я также думаю и потому советовал бы вам осмотреть места сии.
Я сказал ему, что осмотрю их, посылал туда офицеров и, наконец, сам ездил по всем сим местам, дабы более направить внимание в ту сторону; из предоставленных же мне к избранию двух сборных мест я назначил ближайшее к морю Лигово (ибо Пулково, лежащее позади, могло слишком обнаружить намерение мое).
7-го к вечеру я прибыл в Лигово, где и войска собрались. 8-го числа был отдых. В течение сего дня я должен был уклониться от нескромных вопросов подчиненных мне генералов, которые настоятельно и наглым образом просили объявить им намерение мое и докучали советами. В другом случае я бы прекратил такого рода обращение; но тут, имея их только временно под начальством и потворствуя невежеству их, как равно и тому, что они многими годами ведены были к такому обхождению, я отвечал им двусмысленно; когда же я перед вечером объявил некоторым по секрету первую диспозицию мою, из коей они увидели, что я направлялся к Бабьему Гону, но, не доходя его, остановлюсь в разных пунктах, и в случае напора располагал отступить назад в Лигово, то они не могли сообразить намерения моего и, не догадываясь о настоящем, приписывали сие распоряжение, как казалось, моему незнанию, и я принужден был уверить их, что я в случае отступления пойду на следующий день к Стрельне, дабы соединиться с Шильдером около Петергофа.
– Как можно! – говорили они с удивлением. – Вас предупредят в Петергофе, и вы не соединитесь.
– Тогда, – отвечал я, – исполнится по диспозиции: меня отбросят в море, и я прокрадусь за садами дач водой; ибо по расспросам, сделанным мной в Петергофе, отмель далеко продолжается в море.
– Да разве можно по воде ходить? – проговорили они.
– Вы ходите по болотам с пехотой, – проговорил я, – а по воде ходить легче.
Они нашли сие правильным и успокоились.
9-го числа, в 4 часа утром, началось движение. Оставив главные силы на Стрельненском шоссе и заняв сильными пехотными постами нагорный берег, прикрывающий движение мое долиной, я пришел за авангардом моим в Копорское, откуда вывели передовые посты, с коими прибыл государь. С высоты сей видны были все окрестности, и в сем отношении пункт сей был весьма важен. Государь расположился против него в селе Хейдемяки
[30] с дивизией легкой кавалерии, и целый день прошел между сими двумя селениями в стычках, при коих нарушены были с противной стороны предписанные правила, дабы не топтать хлеба и принимать засеянные поля за непроходимые места; но все сие ни к чему не повело. Я опасался атаки; ибо я неминуемо бы лишился Копорского, чем бы и подал подозрение в своем намерении. Но сего не случилось, и отдельный отряд, состоящей из четырех эскадронов спешенных драгун с двумя пушками, посланный к Разбегаеву (что еще дальше к Бабьему Гону) отвлек шесть батальонов и полк кавалерии к стороне моря.
Я с удовольствием видел, что вся пехота Белорусского корпуса тянулась в другую сторону, что разъезды производились оплошно до такой степени, что в течение целого дня я получал известие о действиях противной стороны чрез казачью заставу, поставленную почти с неприятельской стороны и совершенно позади всех их передовых постов.
Я не должен был в тот день отважиться к бою, и потому, избежав оного до вечера, как только смерклось, отступил с горы и в ту минуту только объявил генералам намерение свое; а на горе оставил четыре эскадрона, коим приказал держаться до 2 часов утра, а к тому времени, если бы их стали теснить, броситься в разные стороны и более к Разбегаеву, дабы туда заманить преследующих.
Так и случилось. 10-го числа, в исходе 2-го часа утра, конница моя была вытеснена, и часть ее преследуема к стороне Бабьего Гона, где она присоединилась к летучему отряду, в коем предполагали пехоту, потому что я приказал драгунам бить в барабаны по лесам, а государю донесли, что я потянулся к морю. Между тем я совершил без всякого препятствия, в течение ночи, обратно движение свое, переход чрез большую дорогу в Павловском, что близ Красного Села, и наступательный марш чрез большой гвардейский лагерь за Дудергофскую гору, куда и прибыл в 3 часа утра. О прибытии моем на сие место государь узнал только в 5 часов, когда войска мои, отдохнув, готовились к дальнейшему следованию навстречу Шильдеру чрез Гатчинскую дорогу.
На здешних маневрах обыкновенно назначаются посредники из старших генералов. Они отличаются от прочих тем, что носят шляпы в метелке. Обязанность их состоит в том, чтобы смотреть, дабы кавалерийские атаки останавливались на 50 шагах от предполагаемого неприятеля, дабы не топтали засеянных полей; они же решают по числу действующих войск, которая сторона слабее и потому отступить должна. Ко мне был назначен генерал Депрерадович, человек старый, честный, но довольно известный по ограниченности способностей. Он везде ехал со мной и сначала предупредил меня, что не будет ни во что вмешиваться и препятствовать моим распоряжениям; но между тем на всяком шагу любопытствовал узнать о моих намерениях и удивлялся, почему я не спешил идти к Бабьему Гону. Бездействие мое в Копорском казалось ему непонятным. Я никому ничего не говорил и тем менее расположен был открыться Депрерадовичу, который до такой степени глух, что ему надобно по нескольку раз на ухо кричать всякое слово, при чем он переспрашивает слова по-своему. Сего достаточно было, дабы ему ничего не говорить. И все окружающие меня также любопытствовали узнать мою цель и все подслушивали. Депрерадович, как и прочие находившиеся со мной, простояли все 9-е число без пищи и без сна, к чему они не привыкли. Ропот был всеобщий, и все говорили, что подобных маневров никогда не видали. Перед выступлением с горы Депрерадович исчез. Опасаясь, что он останется на горе один, я стал его искать по всем сараям, дабы увидать, не заснул ли он и, наконец, нашел его перед пехотной колонной, шедшего пешком. Я тогда сказал ему, что мы идем на деревню Пески, лежащую по дороге нашей. Он спросил, там ли будет ночлег; я отвечал, что не мог определить сего, и продолжал идти далее, а он, наконец, очутился со мной за Дудергофской горой. Отъехавши для отдыха в ближайшее селение, он прислал мне сказать, что едет к государю и потому желает знать, не имею ли я каких донесений к его величеству. Я пошел к нему сам, и он объявил мне о своем намерении; причиной же сему ставил то, что он находил свое присутствие излишним, потому что я нарушил данную мне государем диспозицию. Я просил его объяснить мне, в чем я ее нарушил.
