– Да ведь это было так донесено офицером?
– Но представлено в таком виде вашему величеству морским ведомством. Не менее того обстоятельства сии не будут иметь влияния на пользу службы вашей, и обязанность моя всегда будет иметь преимущество перед личностями.
– А надежны ли у тебя войска?
– Надежны, прочны и способны к походу, государь, исключая преступников, которые не только не увеличивают числа их, но уменьшают их и ныне подвергли начальников гневу вашего величества частыми побегами. При первом шаге за границу они все разбегутся, и потому я прошу вас об убавлении числа их и полагал бы полезным отправить до трех тысяч их на судах в Редут-Кале.
– В дело пойдут, так с ними тогда не управиться. Впрочем, обстоятельству сему будет пособлено. Ну, каково войскам в Новороссийском крае? Хорошо ли им там и как они уживаются с гражданскими? Я слышал не совсем хорошо, – спросил государь.
– Те же самые войска, то же количество, которые уживаются в Подольской губернии и Бессарабии с переходом в Таврическую губернию во всем встречают препятствия и недостатки; нам тоже с трудом было дано помещение для больных.
– Какая же этому причина?
– Неприятность местного гражданского начальства и нерасположение жителей; там не терпят войск.
– А! Они войск не любят? Так я же им вдвое больше поставлю, чтоб они ознакомились с ними. Говорил ли ты об этом графу Воронцову и что он на сие говорит?
– Я несколько раз докладывал о том графу Воронцову, и он всегда мог из донесений моих видеть, в каком преувеличенном и несправедливом виде ему представляли о самых ничтожных происшествиях, неизбежных между войсками и жителями, которые не должны бы были идти далее решения полкового командира. По таким представлениям граф Воронцов вступал со мною в переписки; но когда я объяснял ему дело в настоящем его виде и представлял, что донесения сии могли только произойти от людей, неблагонамеренных, то он соглашался с моим мнением и давал повеление по тому исполнить.
– Ну что же?
– Повеления его не исполнялись, почему об некоторых делах я вынужден был представлять министру.
– Я уже располагал написать по сему случаю письмо графу Воронцову, но приостановился и хотел с тобой о том переговорить. Полагаешь ли ты, что письмо сие принесет какую-либо пользу. Нет?
– Не полагаю, государь, ибо граф Воронцов, при желании его сделать должное, всегда предписывал исполнять по моим представлениям, но предписания его не исполнялись.
При сем случае я рассказал государю происшествие о сокращении маршрута одним переходом, которое сделал под Севастополем дивизионный начальник, и которое отнесено было на первых порах к отступлению от порядка службы.
– Так это должен быть у него Казначеев, который так распоряжается. Да его уж нет там; я его сменил, по представлению графа же Воронцова, который сам им недоволен. Казначеев этот сам служил в военной службе; удивительно, что он не любит военных. Впрочем, когда он и здесь служил, то и здесь им были недовольны.
– Точно Казначеев виной сему, государь; упущения его до такой степени велики, что пристанодержательство беглых теперь еще продолжается в Крыму на Южном берегу, от чего им и удержу нет. – Так, так это их дело!
– А нелюбовь его к войскам известна мне еще с 1833 года, когда я возвратился из Турции с десантным отрядом в феодосийский карантин, где Казначеев много поморил народу, отказав нам даже в отводе достаточного места в самой степи, где он нас оставил в знойные дни без воды, так что я бы должен был назад сесть на суда, если бы не выпросил у Лазарева с судов воды на человека. Казначеев тогда еще войска сии называл папскими, потому что я просил у него несколько ветвей для прикрытия его от солнечных лучей, и не дал нам никакого пособия. – Там у вас еще какое-то дело было? Брестского полка люди напали и разбили какие-то хутора помещичьи? Преувеличено?
– Ложно и преувеличено, государь. Брестского полка команда пустила волов своих на пастбище; помещик-грек требовал с них за то денег, и как солдаты не имели, чем уплатить, то у них захватили лошадь. Они пошли выручать ее, на них напали, сделалась драка, и солдата же одного крепко ранили, почему и повезли помещика к полковому командиру и вскоре отпустили. Дело сие было доведено до сведения вашего величества также в безобразном виде; оно самое пустое.
Сей последний спрос государя подал мне, однако же, повод к заключению, что многие дела были доведены до сведения его величества по случаю прибытия моего в Петербург: ибо Клейнмихель накануне говорил мне, что дело сие не было доложено государю и предоставлено собственному моему решению.
Государь кончил прием меня обыкновенным приветствием, что он очень доволен меня видеть; но когда он стал отходить, я обратился к нему и просил пощадить 13-ю дивизию, коей отказали в награждениях, тогда как другие части моего корпуса оные получили.
– Но справедливо отказано, – возразил государь.
– Гнев ваш всегда справедлив, государь; но если некоторые начальники в сей дивизии отчасти и виновны, то не менее того есть другие, которые совершенно правы, те, например, кои оставались на квартирах дивизии и занимались образованием рекрут; да и в полках были весьма достойные люди. Не откажите мне в награждении оных, хотя бы для поощрения прочих, ибо после случившегося в сей дивизии, дух совершенно упал. Я буду умерен в своем представлении и ограничусь самым малым числом.
– Ну, хорошо, представь и скажи о том Чернышеву.
Хотя во все время разговора государь и был очень приветлив, но лицо его часто изменялось, и заметно было внутреннее неудовольствие.
13 февраля
9-го числа я был у Клейнмихеля и отдал ему записки о разных предметах, по коим не делалось исполнения. Он охотно за все принялся; когда же я ему сказал о соизволении государя уважить представления мои, то он, рассмотрев их, сказал, что число представленных слишком мало, говоря, что их надобно увеличить; но я не воспользовался позволением сим и не переменил списков. Заметно было и в последующие дни по разным сведениям, от меня требованным, что в министерстве получены были настоятельные приказания по всем моим представлениям. Я заметил ему, что государь был уже известен по делу Брестского полка, которое, по словам его, будто не было доложено государю. Клейнмихель показывал удивленного; нет сомнения, что оно было доложено пред самым моим представлением государю.
10-го числа я был у графа Орлова. Он мне много говорил о предполагаемой войне с англичанами и читал, как видно, записку, которую я послал ему по сему предмету в 1835 году. Он сожалел, как видно было, о сдаче Силистрии и оправдывался, что он не участвовал в решении сего дела, находясь в то время в отсутствии. Ожидали на днях решения англичан по конфискованному судну, дабы знать, чего держаться и, во всяком случае, располагали приготовиться к войне.
Я ему объяснил дело о вывозе железа и меди, о коем он не слышал. Он находил решение весьма скорым. Когда же я спросил у него, что могло побудить князя Меншикова к такому глупому и неоснованному донесению, коего последствия должны были неминуемо пасть на морское ведомство, то он отвечал, что здесь каждый старается выслужиться какою-нибудь новостью у государя, тем более когда она может послужить во вред другому, и что в сем случае цель Меншикова была направлена на Чернышева.
