– Надпись сию – сказал я, – должно бы написать спереди картины.
– Ce serait trop d’affectation
[9], – отвечал старик.
В течение дня сего все умственные и телесные силы его были напряжены, отчего он был очень бодр; но огорчение заметно было сквозь притворно-веселый вид его.
Левашов ознаменовал день сей нескромностью, ибо он поехал к князю Яшвилю и объявил о полученных им бумагах и копии с рескрипта. Известие сие вскоре и по всему городу разошлось, с различными несносными слухами, об изгнании отсюда главной квартиры по ходатайству Левашова. Между тем самое упразднение штаба погрузило в уныние всех чиновников оного, давно уже поселившихся здесь и принявших оседлость.
Так как письмо к государю не поспело, то я посылал адъютанта просить Левашова, чтобы задержать несколько фельдъегеря, на что он тотчас согласился, сказав, что фельдъегерь сей в совершенном моем распоряжении.
Киев, 27 марта
26-го я отнес фельдмаршалу пять писем к государю на выбор и прочитал их. Он отбросил из них одно за сухостью слога, три за узорливостью оного, а одно избрал и сам переписал оное рукой своей, хотя с большим трудом, но с помощью моей (ибо ему надобно было указывать почти каждую букву в словах длинных). По окончании письма он велел мне прочесть оное и посмотреть, нет ли ошибок, сказав обыкновенным своим жалобным в таком случае голосом:
– Ему, бедному, трудно будет разбирать мое писание.
Я заметил только, что в первых словах письма сего (писанных без меня, пока я в штаб ходил) он написал «всевысочайший» рескрипт вместо «высочайший».
– Ну, брат, – сказал он, улыбнувшись, – это не замай, так останется; в этом беды нет; за это ничего не будет, это никогда не лишнее.
Вот содержание письма сего:
«Всемилостивейший государь!
Всевысочайший рескрипт, которым вашему императорскому величеству благоугодно было меня удостоить 17-го сего марта, принял я со всегдашним моим беспредельным благоговением к священной монаршей воле. К точному оной выполнению я немедленно сделаю все нужные распоряжения.
Примите, ваше императорское величество, излияние чувств благодарности за всемилостивейшее внимание к моей службе, дарованием при конце дней моих приюта.
Чувствую, что скоро должен буду окончить поприще долголетней жизни моей. Мне остается только просить ваше императорское величество удостоить милостивого воззрения вашего тех из моих сотрудников, кои наиболее облегчали заботы мои по управлению армией.
С чувствами верноподданнической преданности имею счастие пребыть вашего императорского величества всеподданнейший князь Сакен.
1835 года 26 марта. г. Киев».
От князя пошел я к Левашову и сказал ему, что, так как фельдмаршал рассудил писать к государю, то и я решился писать к военному министру, и отозвался, что дабы он видел, что я пишу, я принес ему письмо сие для прочтения, и прочитал следующее:
«Ваше сиятельство, милостивый государь!
Я имел честь получить письмо вашего сиятельства от 19 марта за № 1093-м с приложенным при оном высочайшим рескриптом на имя господина главнокомандующего армией и донесением вашим его сиятельству, 23-го числа сего месяца. По совещании с генерал-адъютантом графом Левашовым, признав всякое постороннее в сем деле участие и предварительное сообщение воли государя императора оскорбительным для чувств князя Фабиана Вильгельмовича и зная твердость его характера и беспредельную покорность велениям государя императора, мы со взаимного согласия положили вручить прямо высочайший рескрипт его императорского величества, возобновив только в памяти господина генерала-фельдмаршала давно известное, по слухам, предположение о преобразовании армии, что и было мною исполнено. Он прочитал рескрипт с совершенным спокойствием духа, следствие благоговения к священной для него воле монаршей. Весть сия не имела явного влияния на его здоровье, находящееся в желаемом состоянии. Его сиятельство ныне же приказать мне изволил заняться приведением в исполнение оснований, на коих государю императору благоугодно было указать упразднение Главного штаба 1-й армии.
С истинным высокопочитанием и совершенной преданностью имею честь быть вашего сиятельства покорнейшим слугою. 26 марта».
Левашов отвечал, что это сущность дела, как оно происходило, и что он в письме своем к военному министру только уведомляет его, что известие сие не имело влияния на здоровье фельдмаршала, не объясняя подробностей; что он хотел бы мне показать письмо сие, которое, впрочем, уже запечатано. Я отказался от прочтения оного, говоря, что не имею в сем надобности, но предложил свое письмо в другой раз прочесть, дабы более вникнуть в содержание оного; но Левашов сказал, что он его хорошо понял, и что оно совершенно сообразно с делом.
Тогда я ему сказал, сколько мне прискорбно было узнать от самого фельдмаршала, что копия с рескрипта была прежде доставлена к нему; ибо сие очень огорчило князя. Левашов смешался, стал оправдываться, что не он довел сие до сведения князя, и рассказал мне все говоренное им с князем накануне, до моего прибытия. Я отвечал, что верил ему и что полагал в сем виновными людей фельдмаршала или самых близких его; но что если я услышу от князя, что он знает и о письмах, написанных министром к нему, Левашову, и ко мне, то расскажу все, как было, и доложу сей ответ министру.
Тут Левашов, чувствуя себя виновным в нескромном, с торжественным видом разглашении полученных им бумаг, сказал мне с изумлением, что он, однако же, не хотел скрывать от меня, что он говорил о сем накануне князю Яшвилю (что мне было известно…).
Возвратившись домой, я отправил фельдъегеря, вручил ему письмо фельдмаршала к государю и мое к министру и приказал ему на вопросы его величества или министра о состоянии фельдмаршала сказать, что его сиятельство остался в добром здоровье.
Киев, 28-го марта
27-го. Вышедши во время доклада от фельдмаршала, я был отозван живущей у него гувернанткой при его дочери. Мадам Метель, иностранка, женщина очень умная и имеющая влияние на образ мыслей фельдмаршала. Она сообщила мне, что попечитель здешнего университета граф Ильинский, по наущению Левашова, просил ее уведомления, примет ли князь депутацию от польского дворянства, коего целью было бы пригласить его остаться на жительство в Киеве; что Левашов хотел озаботиться исправлением дома для князя и попечениями своими приобрести звание приемного сына его, как человека, к коему он питает беспредельную преданность; но что, не желая получить отказ, дворянство поручило ему разведать, как князь примет подобное предложение, о чем он убедительнейше и просил мадам Метель, а она в ответ ему сказала, что не вмешивается в подобного рода дела, и сообщила мне о сем.
Видя, что в несообразном со здравым рассудком деле сем является какой-либо другой умысел, вероятно, старание разведать, куда фельдмаршал располагает ехать по упразднении армии, или происки Левашова, устрашившегося последствий от нескромного своего поведения и надеющегося сими нелепыми средствами понравиться фельдмаршалу, я отвечал, что, так как князь никогда со мной не говорил о домашних делах своих, то он, вероятно, и в сем случае не спросит ни моего, ни чьего совета, а поступит, как заблагорассудится; а что ей я советовал сделать такой же отзыв графу Ильинскому, сказав ему, что дело сие до нее не касается. А как она спрашивала моего мнения насчет того, чтобы фельдмаршалу здесь оставаться, то я отвечал ей, что не вижу препятствий к тому, если он сего пожелает…
