Дочь моя Наташа понравилась сыну Семена Николаевича Корсакова, Николаю, молодому человеку с достоинствами и доброй нравственностью, и чувство это нашло в Наташе моей взаимность.
Жена привезла мне богато убранную портфель с портретом Алексея Петровича Ермолова, которую я поручил ей заказать для меня в Петербурге. Вот подробности этого обстоятельства. Два года тому назад Алексей Петрович просил меня доставить ему дагеротипный портрет мой; я его сделал и привез к нему. На другой год увидел я на этом портрете следующую надпись, им сделанную: «Multos illustrat fortuna dum vexat»
[144].
Нельзя было придумать ничего лестнейшего; но кто бы и придумал лучше Алексея Петровича? Он прислал мне вновь отлитографированный портрет свой с двумя надписями, сделанными его рукою. В одной было: «Ludit in humanis divina potenlia rebus»
[145]. Этот самый портрет послал я в Петербург для оправы его в портфель. На крышке портфеля сделал я крупными литыми серебряными буквами надпись: «Invidia gloriae comes est»
[146]. В портфель собрал я все письма его ко мне и положил в библиотеку этот памятник расположения его ко мне…
1848 год
В начале весны открылись происшествия, взволновавшие всю Европу. Явился манифест, коим государь призывал всю Россию к подавлению смут Запада
[147]. Я призадумался, опасаясь впоследствии времени собственного своего упрека, что не исполнил обязанности своей, не вызвавшись на службу. Вскоре после того получил я письмо от брата Михайлы, длинное, убедительное, коим он приглашал меня вступить в службу. Хотя он в письме своем не объяснял повода его, к тому побудившего; но из несколько мест письма сего было видно, что повод сей существовал. Я съездил посоветоваться с Тергукасовым, советовался с Долгоруким, тогда у меня гостившим, и решился написать следующее письмо к государю:
«Ваше императорское величество, всемилостивейший государь!
Одушевленный чувством долга, памятуя благодеяния и доверие, коими вашему императорскому величеству угодно было некогда меня осчастливить, я приемлю смелость повергнуть к стопам вашим верноподданнейшее желание мое снова стяжать на службе вашего императорского величества прежнее милостивое расположение ваше.
Как русский, преданный священной особе вашей, я скорблю не быть в настоящее время в числе поборников за престол и прошу вас милостиво принять сие искреннее изложение верноподданнейших чувств моих, повелев зачислить меня на службу вашего императорского величества. Возродите тем, государь всемилостивейший, во мне силы подвизаться за святое дело ваше, коему всегда посвящались помыслы мои.
Вашего императорского величества верноподданный Николай Муравьев, уволенный от службы генерал-лейтенант.
С. Скорняково Задонского уезда,
апреля 8 дня 1848 года».
Письмо это я вложил в другое, коротенькое на имя графа Орлова, которого я просил доставить государю мое письмо, без всяких в письме моем к графу Орлову объяснений. Я даже не приложил к нему копии с письма моего к государю, а только сказал ему, что в нем содержалось простое изъявление желания моего вновь поступить на службу.
Недавно только узнал я, что письмо брата Михайлы было написано вследствие разговора, который он накануне имел с графом Орловым, спросившим его, не расположен ли я теперь поступить на службу, и дозволившим ему написать ко мне, что теперь предстоит к тому настоящее время.
Отправив письмо мое к государю, я успокоился и ожидал последствий, продолжая обыкновенные мои занятия; но недолго продолжалось безмятежное пребывание мое в деревне.
24-го апреля получил я письмо от Алексея Петровича, который уведомил меня, что я высочайшим приказом зачислен на службу с состоянием по армии и по запасным войскам и с временным назначением формировать запасные батальоны под начальством командира 6-го пехотного корпуса генерала Тимофеева. Я начал готовиться к отъезду в ожидании официального уведомления, и 26 апреля в 7 часов утра приехал ко мне в деревню фельдъегерь с повелением от военного министра и другими бумагами, касавшимися поручения, на меня возложенного.
«Военный министр писал ко мне от 17 апреля за № 2647.
Государь император, по прочтении всеподданнейшего письма вашего превосходительства от 8 сего апреля, приняв с удовольствием изъявление желания вашего вступить по-прежнему в военную службу, высочайше повелеть соизволил: с зачислением по запасным войскам, прикомандировать вас временно к генералу от инфантерии Тимофееву и поручить вам формирование под его ведением запасных батальонов 3-го, 4-го и 5-го пехотных корпусов. По окончательном сформировании сих батальонов, принадлежащих к 5-му пехотному корпусу поступят в ведение командующего оным генерал-лейтенанта Данненберга, а батальоны 3-го и 4-го корпусов должны остаться под начальством вашим, до присоединения их к резервным дивизиям своих корпусов.
После сего временного поручения, ваше превосходительство будете находиться в распоряжении его величества.
Поспешая сообщить вам, милостивый государь, монаршую волю сию и препровождая экземпляр высочайшего приказа об определении вас на службу, имею честь присовокупить, что помянутые батальоны будут формироваться: 3-го пехотного корпуса в Тамбове, 4-го в Москве, 5-го в Воронеже.
Примите уверение в моем совершенном почтении и преданности, князь А. Чернышев».
Вместе с тем получил я письмо от брата Михайлы, который уверял меня, что письмо мое было принято государем с удовольствием, что назначение сие было дано мне за неимением вакантного места, но что я получу вскоре другое.
Тот же фельдъегерь привез ко мне много распоряжений от дежурного генерала касательно формирования запасных войск. Дело это было новое не только для меня, проведшего столько времени вне службы, но и для каждого служащего; ибо никому не были известны предначертания государя касательно бессрочно-отпускных нижних чинов, да и до сих пор по многим предметам о сформировании их нет положительного постановления. Надо было спешить выездом из деревни. Я сделал самые поспешные распоряжения для сдачи по управляемым мною имениям отчета и был в готовности к выезду 2 мая.
Надобно было случиться, чтобы в сие тревожное время получили мы по эстафете известие о кончине Е. Ф. Муравьевой. Меня вызывали в Москву; но мне и думать нельзя было о выезде, когда я ожидал из Петербурга ответа на письмо мое к государю.
