В условиях антиутопии недоговора это обычная человеческая вещь ненормальна. Что, если бы кредитный кооператив, в котором состояли Киппинги, пользовался телематикой Spireon и должен был просто дать команду системе мониторинга автомобиля отключить зажигание? Не было бы никакого менеджера по ссудам, обговаривающего взаимные уступки с клиентами. Алгоритм, призванный устранить беспорядочные, непредсказуемые, ненадежные порывы человеческой воли, захватил бы старый Бьюик. Не было бы чаепития с Киппингами и некому было бы выслушать их историю. Не было бы возможности найти альтернативный путь через лабиринт, возможности построить доверие, не было бы повода для коллективных действий, согревающей душу праздничной истории о доброте, никаких проблесков надежды на человеческое будущее, в котором лучший из наших институтов сохраняется и укрепляется, не было бы общей проблемы неопределенности и общей свободы.
В условиях антиутопии недоговора усилия надзорного капитализма по достижению определенности заполняют пространство, некогда занятое всей той человеческой работой по созданию и укреплению общественного доверия, которая теперь оказывается ненужной силой трения на пути к гарантированным исходам. Устранение неопределенности преподносится как победа над человеческой природой – нашей изворотливостью и находчивостью. Все, что остается теперь важного, – это правила, задающие те или иные действия, объективные показатели поведения, и степень соответствия между первым и вторым. Социальное доверие в конечном итоге изнашивается, становясь своего рода рудиментарной причудой, вроде третьего соска или зуба мудрости – следами эволюционного прошлого, которые больше не выполняют никаких функций, потому что их контекст и, следовательно, их смысл, утрачены
[889].
Недоговорные и коммерческие схемы изменения поведения, в рамках которых последнее достигает своих целей, конструируют общество как бесплодную пустыню, в которой недоверие воспринимается как должное. Заранее считая нашу совместную жизнь обреченной на провал, оно оправдывает принудительное вмешательство во имя определенности. На фоне постепенной нормализации этого автоматизированного плана и его авторов человеческая реакция одного эвакуаторщика – простейшее свидетельство того, что именно предстоит изжить надзорному капитализму.
Прежде неудачи и триумфы в процессе выбора человеком своего будущего перед лицом неопределенности придавали ему новые силы, но теперь это уступает место пустоте вечного повиновения. Слово доверие остается, но означаемое им явление человеческого опыта растворяется в памяти, архаичной отсылкой к далеким воспоминаниям про мечту о мечте, которая давно угасла ради новой диктатуры рыночной рациональности. По мере того как мечта умирает, умирает и наше чувство удивления и протеста. Мы цепенеем, и наше онемение готовит почву для дальнейшего повиновения. Патологическое разделение знания, сформированное беспрецедентной асимметрией знания и власти, фиксирует нас в состоянии нового неравенства, в котором есть настройщики и настраиваемые, пастыри и стада, сырье и его добытчики, экспериментаторы и их незадачливые испытуемые, те, кто имеет волю к будущему и те, кого перенаправляют к гарантированным для других результатам.
Итак, давайте расставим наши ориентиры. Неопределенность – это не хаос, а необходимая среда обитания в настоящем времени. Потенциальную ошибочность совместных обещаний и решение задач мы ставим выше тирании определенности, навязанной какой-либо доминирующей силой или планом, потому что это та цена, которую мы платим за свободу воли, которая дает нам право на жизнь в будущем времени. В отсутствие этой свободы будущее обрушивается в бесконечное настоящее, состоящее из механического поведения, в котором не может быть ни субъектов, ни проектов – лишь объекты.
В будущем, которое готовит нам надзорный капитализм, существование моей и вашей воли создает угрозу потоку надзорных доходов. Его цель – не уничтожить нас, а просто стать нашим автором и извлечь выгоду из этого авторства. В прошлом об этом задумывались, но только сегодня это стало осуществимо. В прошлом это отвергалось, но только сегодня этому позволили пустить корни. Мы попали в силки, но не осознаем этого, лишенные осмысленных альтернатив, чтобы отказаться, сопротивляться или защищаться.
Обещание обещания и воля к воле лежат глубже, чем все эти исторические аномалии. Они снова напоминают нам о том месте, где мы, люди, исцеляем разрыв между известным и непознаваемым, лавируя по морям неопределенности в суденышках совместных обещаний. В реальном мире человеческого дерзновения не бывает ни полной информации, ни полной рациональности. Жизнь побуждает нас действовать и брать на себя обязательства, даже когда будущее неизвестно. Любой, кто растил ребенка или как-то иначе отдавал свое сердце в любви, знает, что это правда.
Боги знают будущее, но мы движемся вперед, идем на риск и связываем себя с другими, несмотря на то что мы не можем знать все о настоящем, не говоря уже о будущем. В этом суть нашей свободы, проявляющейся как базовое право на жизнь в будущем времени. С созданием и присвоением новых средств изменения поведения судьба этого права следует траектории, которую мы уже установили. Оно не уничтожается, а узурпируется – захватывается и прибирается к рукам надзорным капитализмом, единолично притязающим на наше будущее.
III. Как это сошло им с рук?
На протяжении вот уже десяти глав я утверждаю, что надзорный капитализм являет нам беспрецедентную логику накопления, определяемую новыми экономическими императивами, механизмы и эффекты которых нельзя понять с помощью существующих моделей и допущений. Это не означает, что старые императивы – неудержимое стремление к максимизации прибыли наряду с интенсификацией средств производства, роста и конкуренции – исчезли. Однако теперь они должны действовать через новые цели и механизмы надзорного капитализма. Здесь я вкратце подведу итоги разговора о новых императивах, как в качестве небольшого повторения уже пройденного материала, так и в качестве прелюдии к вопросу о том, как это сошло им с рук?
Новая история надзорного капитализма начинается с обнаружения поведенческого излишка в более или менее готовом виде в онлайн-среде, когда стало понятно, что, используя «выхлоп данных», забивающий серверы Google, в сочетании с достаточно большими аналитическими мощностями, можно прогнозировать поведение пользователя. Эти прогнозные продукты легли в основу сверхъестественно прибыльного процесса продаж, который породил новые рынки будущего поведения.
По мере возрастания объемов данных, «машинный интеллект» Google совершенствовался, приводя к созданию более качественных прогнозных продуктов. Эта динамика породила императив извлечения, который выражает необходимость эффекта масштаба в накоплении излишка и зависит от работы автоматизированных систем, которые неустанно выслеживают, прибирают к рукам и приумножают поведенческий излишек. Google запустил логику завоевания, определяя человеческий опыт как нечто принадлежащее любому желающему, доступное для оцифровки в виде данных и присвоения в качестве надзорных активов. Компания научилась использовать целый спектр риторических, политических и технологических стратегий, чтобы напустить туман на эти процессы и их последствия.
