II. Тоталитаризм как новая разновидность власти
Слово «тоталитаризм» впервые появилось в начале ХХ века в работе итальянского философа Джованни Джентиле и вошло в более широкое употребление после выхода статьи Муссолини «Доктрина фашизма», написанной в 1932 году совместно с Джентиле, который стал к тому времени главным философом фашизма в Италии
[899]. Италия вступила в ХХ век как страна второго сорта, игнорируемая на мировой арене, затаившая чувства неудачи и унижения и не способная прокормить свой собственный народ – миллионы эмигрировали в поисках лучшей жизни. В течение первого десятилетия ХХ века новое поколение интеллектуалов и авангардистов-футуристов стало вынашивать мечту о «новой Италии». Этому националистическому возрождению и посвятил Джентиле свои философские таланты.
В основе политической философии Джентиле лежит концепция «тотальности»
[900]. Государство следовало понимать как всеобъемлющее органическое единство, нечто высшее по отношению к жизни отдельных людей. Вся обособленность и все различия уступают государству ради этой высшей тотальности. В 1932 году Муссолини поручил Джентиле написать философское введение к его книге, в то время как Муссолини написал о социальных и политических принципах, которые должны определять фашистское мировоззрение
[901]. «Доктрина» начинается с провозглашения фашистской позиции как, прежде всего, «духовной позиции», проникающей за самые сокровенные линии обороны каждого своего приверженца:
Чтобы знать людей, нужно знать человека <…> фашизм тоталитарен и фашистское государство, как синтез и единство всех ценностей, истолковывает и развивает всю народную жизнь <…> [Это] внутренняя форма и норма, дисциплинирующая всю личность и охватывающая как ее волю, так и разум <…> [Его главное начало] проникает в глубину, внедряется в сердце действующего человека, будь он мыслитель, артист или ученый: это душа души <…> Он стремится переделать не форму человеческой жизни, но ее содержание, самого человека, характер, веру. <…> Для этой цели он стремится к дисциплине и авторитету, проникающему в дух человека и в нем бесспорно властвующему…
[902]
В том же году, на блестящем московском приеме, когда шампанское лилось рекой, Сталин увековечил перестройку душ как отличительную черту тоталитарного импульса. Это была встреча с писателями, устроенная послушным Максимом Горьким в просторном особняке, подаренном Сталиным знаменитому писателю по его возвращении в Россию из добровольного итальянского изгнания. Когда Сталин взял слово для тоста, в комнате стихло.
Ничего ваши танки не будут стоить, если души у них будут гнилыми. Нет, производство душ важнее вашего производства танков! <…> Человек перерабатывается в самой жизни. Но и вы помогите переделке его души. Это важное производство – души людей. И вы – инженеры человеческих душ. Вот почему выпьем за писателей!
[903]
Писатели, собравшиеся тем вечером вокруг Сталина, подняли бокалы под его тост, – возможно, их подтолкнули воспоминания о менее сговорчивых коллегах, уже сосланных или казненных, в том числе о пытках и казнях художников и писателей в 1929 году на Соловках, в часовне с подходящим названием Часовня Усекновения главы Иоанна Предтечи
[904].
К 1933 году термин «тоталитаризм» начал получать все более широкое хождение в Германии. Им стал пользоваться министр пропаганды Йозеф Геббельс, а немецкие интеллектуалы объявили о «повороте к тоталитаризму». Нацизм также существенно изменил эту доктрину, утверждая прежде всего «движение», а не «государство» в качестве духовного ядра немецкого тоталитаризма, – связь, в первые годы канцлерства Гитлера нашедшая выражение в популярном лозунге национал-социализма «движение повелевает государством»
[905].
Тот факт, что тоталитаризм был новым видом власти, с самого начала осложнял его анализ, пока его русский и немецкий варианты подминали под себя эти два общества, бросая вызов основам западной цивилизации. Хотя эти тоталитарные режимы начали укореняться еще за несколько лет до Второй мировой войны – сначала в России в 1929 году с приходом к власти Сталина, а затем в Германии в 1933 году с назначением Гитлера канцлером, – они избегали систематического изучения до самого конца войны. Анализ частично затруднялся покровом тайны и постоянным движением, в котором находились эти системы: секретные планы, приводимые в исполнение тайной полицией, молчаливые соучастники и скрытые злодеяния, беспрестанные изменения в том, кто или что вошло в фавор или попало в немилость, преднамеренное скручивание фактов в антифакты, сопровождаемое постоянным потоком пропаганды, дезинформации, эвфемизмов и лицемерия. Авторитарный лидер, или «эгократ», если использовать термин французского философа Клода Лефора, заменяет собой верховенство закона и «здравый» смысл, становясь капризным судьей в том, что является справедливым или несправедливым, истинным или ложным в каждый отдельный момент
[906].
Западная публика, особенно американская, была искренне не способна понять всю чудовищность происходящего. Оно буквально не укладывалось в голове. Этот интеллектуальный паралич увековечен на страницах культурной иконы той эпохи, журнала Look. В номере от 15 августа 1939 года вышла передовая статья «Что происходит в России?», написанная бывшим руководителем московского бюро газеты New York Times и лауреатом Пулитцеровской премии Уолтером Дюранти
[907]. Статья появилась спустя всего несколько месяцев после окончания Большого террора, когда, в 1937–1938 годах Сталин приказал уничтожить целые слои советского населения, от поэтов до дипломатов, от генералов до верных политических сторонников. По словам историка советской России Роберта Конквеста, этот двухлетний период ознаменовался семью миллионами арестов, миллионом казней, двумя миллионами погибших в трудовых лагерях, миллионом попавших в заключение и еще семью миллионами находившихся в лагерях на конец 1938 года
[908].
