В конечном счете возникнет целый корпус смелых и блестящих научных трудов, посвященных решению задачи понимания. Эти труды охватывали различные модели и школы мысли, у каждой из которых были свои особенности и свои находки, но их объединяла общая цель – дать наконец имя этому великому злу. «Тоталитаризм открыл способ господства над людьми и устрашения их изнутри», – писала Арендт, немецкий философ, которая проведет первые шесть послевоенных лет за написанием своего необыкновенного исследования тоталитарной власти, вышедшего в 1951 году под названием «Истоки тоталитаризма»
[920].
Работа Арендт была детальным разоблачением и новаторской попыткой теоретизировать произошедшее. «Понимание», писала она, – это необходимая реакция на «подлинно радикальную природу Зла», явленного тоталитаризмом. «Оно означает <…> изучение и сознательное принятие того бремени, которое возложил на нас наш век. Не следует ни отрицать существование этого бремени, ни покорно подчиняться ему». Тоталитаризм вознамерился «разрушить человечество» и «сущность человека», и, как она настаивала, «будет мало пользы, если мы просто повернемся спиной к разрушительным силам нашего столетия»
[921]. Для тоталитаризма существенным было разрушение всех связей и источников значения, кроме «движения»: «Тотальной преданности» – а она составляет «психологическую основу для тотального господства» – «можно ждать лишь от полностью изолированной человеческой особи, которая при отсутствии всяких других социальных привязанностей – к семье, друзьям, сослуживцам или даже просто к знакомым – черпает чувство прочности своего места в мире единственно из своей принадлежности к движению, из своего членства в партии»
[922].
Ученые середины века, такие как Фридрих, Адорно, Гуриан, Бжезинский и Арон, развили эти мысли, признав настоятельное стремление тоталитаризма к господству над человеческой душой
[923]. Чтобы повелевать массами, вплоть до души каждого человека, требуются невообразимые усилия, что было одной из причин, по которым тоталитаризм был невообразим. Для этого нужны прихвостни, и прихвостни этих прихвостней, и прихвостни этих последних прихвостней, готовые засучить рукава и погрузить обе руки в кровь и экскременты реальных живых людей, тела которых воняют, потеют и плачут от ужаса, горя и боли
[924]. Тоталитаризм измеряет успех на клеточном уровне, проникая в живую плоть, где ниспровергает и овладевает каждым невысказанным стремлением в погоне за геноцидным видением, которое историк Ричард Шортен называет «экспериментом по преобразованию человечества»
[925].
Разрушение и перестройка общества и очищение человеческого рода вершились в сталинском Советском Союзе во имя «класса», а в гитлеровской Германии – во имя «расы». Оба режима изобрели «чужих», обреченных на смерть – евреев, цыган, гомосексуалистов и революционеров в Германии и Восточной Европе, и целые слои населения в сталинской России – и «своих», от которых требовалось подчинить тела и души режиму
[926]. Так тоталитарные режимы смогли достичь своей фантастической цели, когда люди стали «все-как-один», как описывает это Клод Лефор:
Социальное единодушие соответствует внутреннему единодушию, поддерживаемому ненавистью, направленной на «врагов народа»
[927].
Тоталитарной власти не добиться успеха, пользуясь лишь «дистанционным управлением». Простого повиновения недостаточно. Власть притязает на внутреннюю жизнь каждого человека, которая должна быть преобразована постоянной угрозой наказания без преступления. Массовое убийство требует экономии за счет масштаба – лагерей, массовых убийств и гулагов – но для всех остальных это будет террор ручной работы, который нацелен на переделку всех сторон индивида изнутри – сердца, разума, сексуальности, его личности и его духа. Это ремесло требует поддержания тонкого баланса изоляции, тревоги, страха, убеждения, фантазии, тоски, вдохновения, пыток, ужаса и надзора. Арендт описывает беспощадный процесс «атомизации» и слияния, в ходе которого террор разрушает обычные человеческие узы права, норм, доверия и привязанности, «жизненное пространство для свободы каждого индивида». «Стальная лента» террора «бесцеремонно сжимает людей <…> друг с другом, в результате чего само пространство свободного действия <…> исчезает». Террор «создает единство всех людей»
[928].
