Логические последствия новой точки зрения потребовали переосмысления человеческого опыта более высокого порядка, который мы называем «свобода» и «воля». Мейер, вторя Планку, утверждал, что «свобода действий в мире животных – то же самое, что случайность в мире физики»
[943]. Случайность – просто явление, для которого недостает информации и понимания. Так же и со свободой. Либеральная идея свободы сохраняется в обратной зависимости от роста научных знаний, особенно в области психологии. Знание и свобода с необходимостью противостоят друг другу. Как писал Мейер:
Поведение Другого свободно и беспричинно только в том смысле, в каком свободны и беспричинны исход болезни или войны, погода, урожай, – то есть в смысле обычного человеческого незнания конкретных причин конкретного результата
[944].
Десятилетия спустя это мировоззрение определит ядро спорной социальной философии, развиваемой в книге «По ту сторону свободы и достоинства», в которой Скиннер говорит, что знание не делает нас свободными, но освобождает нас от иллюзии свободы. В действительности, пишет он, свобода и незнание – синонимы. Обретение знания – вещь героическая в том смысле, что оно спасает нас от незнания, но также и трагическая, потому что оно с необходимостью раскрывает невозможность свободы.
Для Мейера и Скиннера наша привязанность к таким понятиям, как свобода, воля, автономия, цель и выбор, – это защитный механизм, который оберегает нас от неприятного факта человеческого невежества. Я представляю себе диккенсовского Скруджа, когда он впервые сталкивается с печальным, волочащим цепи призраком своего покойного партнера Джейкоба Марли и отрицает это привидение, говоря: «Может быть, вы вовсе не вы, а непереваренный кусок говядины, или лишняя капля горчицы, или ломтик сыра, или непрожаренная картофелина». Так же и со свободой: непереваренный кусок страха, крошка отрицания, которые, переварившись, рассеют мираж и вернут нас к реальности. Окружающая среда определяет поведение, и наше незнание того, как именно она это делает, – это та пустота, которую мы заполняем фантазиями о свободе.
Мейер прилагал большие усилия, чтобы показать, что явления внутреннего мира – «душа», «я», «разум», «сознание» – имеют значение исключительно с точки зрения субъективной жизни человека. Они не могут иметь научной ценности, потому что их нельзя наблюдать и измерять: «Мы не отрицаем душу, но мы не тратим на нее свое время. У нас достаточно, и более чем достаточно, забот в процессе изучения тела». Душа – это «твое личное дело», личный опыт и непреодолимая тайна, формально изъятые из ведения науки: «Таким образом, человеческие общества можно понимать как происходящие из естественных законов, не как группы душ, а как группы организмов»
[945].
Мейер утверждал, что будущее социальных наук и самой цивилизации зависит от этого перехода от души к другим людям, от внутреннего к внешнему, от живого опыта к наблюдаемому поведению. «Отчуждение» (otherization) человечества должно подготовить почву качественно новому политическому освобождению. Мрачные перечни репрессий, пыток, резни, порабощения и геноцида, которыми полна история и целью которых было достижение религиозной или политической власти, вершились во имя господства человеческой души. Самому Мейеру в Миссури 1921 года, сразу после окончания Первой мировой войны, предложенное им решение для эффективного и рационального модерна должно было казаться вопросом жизни и смерти:
Тот, чей интерес сосредоточен на душе, думает, что когда он заставляет других произносить его молитву, утверждать его вероучение, преклонить колени перед его алтарем, он спасает их души и не в силах понять, что он лишь принудил их тела <…> Политический терроризм также имеет свой главный и неиссякаемый источник в человеческой склонности думать о других существах не как о телах, открытых для научного изучения, а как о душах, о таинственных сущностях, управляемых либо волшебством, либо, если волшебство терпит неудачу, как оно, естественно, и должно быть, пытками и смертью <…> Вспомните ужасы пыток <…> таких судов, как испанская инквизиция или процессы над ведьмами XVII века <…> Эти злодеяния стали возможны потому, что судья должен был читать мысли, а обвиняемый считался прежде всего душой
[946].
С точки зрения Мейера, переход от взгляда «человек как душа» к «человеку как организму» объясняет, «почему история движется в направлении демократии». По мере того как цивилизация все больше опирается на науку, Мейер предвидел новое глобальное признание равенства и демократического братства, основанное на простом факте нашего всеобъемлющего сходства как человеческих организмов. Разногласия, которые преследуют общество, политику и экономику, основанные на классе, богатстве, либеральности, расе и т. д., станут смешными:
В реальной человеческой жизни во всем мире различия между людьми полностью подавляются их сходством. Для того, кто придерживается научной точки зрения, согласно которой человеческое общество представляет собой группу организмов, это абсурдное предложение – делиться <…> на… классы <…>
[947]
Мейер полагал, что каждая социальная наука, которая претендует на статус подлинной науки, перейдет на точку зрения Другого – это касается, конечно, психологии, но также и социологии, экономики, криминологии, истории и психологии религии: «Христос идет среди своих собратьев, организм среди организмов…»
[948] Так будет проложен путь к рациональному будущему с его блеклыми удовольствиями, которые смирят человечество с утратой свободы как ценой знания.
