Что касается стимулов, Пентленд обрисовывает в общих чертах принцип «социальной эффективности», который состоит в том, что участие должно идти на пользу как отдельному человеку, так и системе в целом
[1092]. Подразумевается, что ради этого целого каждый из нас полностью отдастся измеренной вдоль и поперек жизни инструментарного порядка. Звуча точь-в-точь как Эрик Шмидт и Ларри Пейдж с их вкрадчивыми обещаниями всезнающего упреждающего волшебства Google, Пентленд утверждает, что то, что мы можем потерять, более чем компенсируется социальным вознаграждением в виде эффективных корпораций и правительств и индивидуальным вознаграждением, которое просто волшебно. Он напрямую взывает к трудностям второго модерна:
Для общества надежда состоит в том, что мы можем использовать это новое глубинное понимание индивидуального поведения для повышения эффективности и скорости реагирования отраслей и правительств. Что будет привлекательно для отдельного человека, так это возможность такого мира, в котором все организовано для его удобства – медосмотр волшебным образом запланирован как раз на то время, когда вы начинаете заболевать, автобус прибывает как раз тогда, когда вы добираетесь до автобусной остановки, а в мэрии никогда не бывает очереди. По мере того как эти новые способности будут совершенствоваться за счет использования более тонких статистических моделей и сенсорных возможностей, мы вполне можем увидеть возникновение количественной, прогностической науки о человеческих организациях и человеческом обществе
[1093].
III. Принципы инструментарного общества
Теория инструментарного общества Пентленда расцветает полным цветом в его книге 2014 года «Социальная физика», в которой созданные им инструменты и методы становятся неотъемлемой частью обширного видения нашего будущего в инструментарном обществе, одержимом данными и управляемом компьютерами. Пентленд превращает допотопную чудаковатую утопию Скиннера в нечто звучащее изощренно, волшебно и правдоподобно, во многом потому, что предлагаемое им резонирует с волнами прикладного утопизма, которые ежедневно омывают нашу жизнь. Завершая то, что не успел Скиннер, Пентленд создает нечто большее, чем обновленную картину бихевиористской утопии. Он обрисовывает принципы полномасштабного инструментарного общества, основанного на повсеместном распространении датчиков и измерении человеческого поведения в целях изменения, контроля и – в свете доминирования надзорного капитализма в сетевой сфере – получения прибыли.
Пентленд настаивает на том, что «социальные явления – это всего лишь совокупности миллиардов мелких взаимодействий между отдельными людьми…». Это ключевой момент, потому что оказывается, что для того, чтобы социальная физика могла заменить собой старый образ мышления, требуется тотальное знание всех этих миллиардов мелочей:
Большие данные дают нам возможность рассматривать общество во всей его сложности, посредством миллионов ниточек, протягивающихся от человека к человеку в процессе социального взаимодействия. Если бы у нас было всевидящее око, мы, возможно, могли бы прийти к истинному пониманию того, как устроено общество, и предпринять шаги к решению наших проблем
[1094].
В этом вопросе Пентленд оптимистичен: тотальное знание уже в пределах досягаемости. По его словам, «уже по прошествии каких-нибудь нескольких лет мы, возможно, будем располагать невероятно богатыми данными о поведении практически всего человечества – и причем постоянно. Эти данные уже существуют»
[1095]. Право на жизнь в будущем времени, а вместе с ним и социальное доверие, властный авторитет и политика передаются Большому Другому и трансцендентным компьютерным системам, которые будут править под бдительным наблюдением группы, которую Пентленд называет «мы». Он никогда не определяет это «мы», которое создает отношения «мы/они», а с ними и эксклюзивность теневого текста и одностороннего зеркала. Это упущение, зияющее во всей его книге. Относится ли это «мы» к касте специалистов по данным, таким как сам Пентленд? К этой касте совместно с собственниками средств изменения поведения?
Его теория направлена на выведение законов социального поведения, сравнимых с законами физики, и Пентленд формулирует два таких закона, которые, по его словам, определяют успех каждого «социального организма». Первый – это качество «потока идей», которое характеризуется «поиском нового», генерирующим новые идеи, и «вовлеченностью», координирующей поведение вокруг лучших из этих идей. Второй – «социальное научение», в ходе которого люди подражают друг другу, пока новые идеи не станут привычками, общими для всего населения. (Социальное научение определяется как математическое отношение, рассчитанное исходя из «того, как состояние объекта влияет на состояния других объектов и наоборот».) Пентленд отмечает, что социальное научение базируется на «статистической физике и машинном обучении»
[1096]. Социальный улей призван повторять машинный улей, и с этой целью Пентленд выступает за методы, с помощью которых социальное научение «можно ускорить и формировать под действием социального давления»
[1097].
Научные цели социальной физики Пентленда зависят от набора тесно связанных между собой новых социальных норм и индивидуальных адаптаций, которые я резюмирую здесь в виде пяти всеобъемлющих принципов, характеризующих социальные отношения инструментарного общества. Эти принципы перекликаются со скиннеровской социальной теорией поведенчески контролируемого общества, в котором свободу заменяет знание. Рассматривая каждый из них, я сравниваю утверждения Пентленда с собственными формулировками Скиннера по этим вопросам. Как мы увидим, идеи Скиннера, некогда подвергавшиеся всеобщему поношению, теперь определяют этот новый рубеж инструментарной власти.
1. Поведение ради большего блага
Скиннер подчеркивал настоятельную необходимость начать смотреть на вещи с точки зрения коллектива и коллективных ценностей. «Целенаправленное проектирование культуры и контроль над человеческим поведением, который оно предполагает, жизненно необходимы для дальнейшего развития человеческого рода», – писал он в книге «По ту сторону свободы и достоинства»
[1098]. Необходимость развернуть человеческое поведение в сторону большего блага ясно просматривается еще во «Втором Уолдене», главный герой которого, Фрейзер, утверждает: «Факт в том, что мы не только можем контролировать поведение человека, но и должны это делать»
[1099]. В конечном счете эта проблема воспринималась как техническая. «И каковы же методы и инженерные практики, которые будут формировать поведение членов группы, чтобы каждый бесперебойно функционировал на благо всех?» – спрашивает Фрейзер
[1100]. Скиннер, устами Фрейзера, ратовал за то, что «спланированное общество» хорошо тем, что оно «направляет человеческий ум на правильный путь, на благо общества, а не на благо человека, обладающего этим умом <…> Для этого нужно сделать так, чтобы человек не забывал про свою личную заинтересованность в благополучии общества»
[1101].
