Их цель – грандиозный синтез: сопоставление и объединение разнообразных сенсорных данных, получаемых с каждого источника и устройства, и создание «виртуальной сенсорной среды», в которой «сканеры будут постоянно перемещаться по данным <…> вычисляя состояние и оценивая другие параметры, полученные путем анализа данных», собираемых повсюду, от внутренностей офисов до целых городов.
Парадизо уверен, что «разработка подходящего интерфейса к этим искусственным органам чувств обещает породить <…> цифровое всеведение <…> всепроникающую среду повсеместно дополненной реальности <…> которую можно интуитивно просматривать» так же, как веб-браузеры открыли путь к данным, содержащимся в интернете. Он настаивает, что повсеместная сенсорная информация и ее анализ будут «продолжением нас самих, а не воплощением „другого“». Информация потечет «прямиком в наши глаза и уши, как только мы вступим в эпоху носимых устройств <…> в этом будущем границы личности будут очень расплывчатыми»
[547].
По словам Парадизо и его соавтора Гершона Даблона, следующая большая технологическая задача – это «агрегирование контекста», которое предполагает способность собирать быстро расширяющуюся сенсорную информацию для новых «способов применения». Идея в том, что каждое физическое пространство и все следы поведения в этом пространстве – жужжание пчел, ваша улыбка, колебания температуры у меня в шкафу, их разговор о завтраке, шум деревьев – будут «информатированы» (переведены в информацию). Пространства могут быть объединены в непрерывный поток информации, картинок и звуков, доступный для поиска, почти так же, как когда-то Google объединял для индексации и поиска веб-страницы:
Эти новшества создадут единую нервную систему, охватывающую всю планету, – и одна из основных задач для компьютерного сообщества сейчас в том, чтобы найти наилучшие способы слияния этих быстро развивающихся «всевидящих» электронных органов чувств с человеческим восприятием
[548].
При всем своем блеске эти ученые-новаторы, похоже, не подозревают о существовании беспокойного экономического строя, жаждущего мобилизовать их достижения под знамя надзорных доходов. Парадизо не задумывается о том, во что может превратиться его рай всеведения, когда окажется в жерновах Realpolitik надзорного капитализма; между тем императив прогнозирования настаивает на присвоении поведенческого излишка, полученного из этих новых потоков, а первые парты в классе цифрового всеведения занимают надзорные капиталисты.
IV. Realpolitik надзорного капитализма
Ослабление ведущей роли государства и падение уровней государственного финансирования «повсеместной компьютеризации» отдали пальму первенства в фундаментальных исследованиях и практических разработках технологическим компаниям, мечтающим стать Google нового «аппарата» и связанных с ним архитектур извлечения и исполнения
[549]. Несмотря на радикальные перспективы повсеместного, сетевого, обладающего органами чувств компьютерного аппарата и часто повторяемое утверждение: «это изменит всё», технологические фирмы в США до сих пор продолжают идти своим путем по территории относительного беззакония, не встречая сколько-нибудь систематического общественного, политического, морального или юридического сопротивления. Как заметил главный стратег Intel по «интернету вещей», отвечая на озабоченность по поводу конфиденциальности: «Мы абсолютно уверены, что, несмотря на все разговоры о политике, мы не хотим, чтобы политика мешала технологическим инновациям…»
[550]
Вместо «политики» или «общественного договора» повестку дня формирует капитализм, и особенно надзорный капитализм. С нетерпением ожидаются новые рынки поведенческих фьючерсов и «приложения для таргетирования». Как сказал директор Microsoft по платформе искусственного интеллекта, задействованной в интеграции и анализе данных из «интернета вещей»: «Что будет круто и в то же время немного жутко – это то, что произойдет, когда все мы, вместе с нашими конкурентами, освоимся с умными устройствами. Тогда появится огромный вторичный рынок данных <…> вторичный источник дохода». Он объясняет, что эти рынки «точно такие же, как рынки Google или Facebook» для таргетированной рекламы
[551]. Ему вторит отчет IBM:
Благодаря «интернету вещей» физические активы становятся действующими в реальном времени участниками мировых цифровых рынков. Эти бесчисленные окружающие нас разновидности активов будут так же легко индексироваться, находиться c помощью поиска, продаваться и покупаться, как любой другой товар в интернете <…> Мы называем это «ликвидизацией физического мира»
[552].
Подобно тому как изъятие излишка сопровождалось риторикой «выхлопа данных», эта вторая фаза экспроприации, зловещей параллелью, также требует своей риторики, которая должна одновременно и оправдывать ее, и отвлекать от настоящих действий, спровоцированных императивом прогнозирования. Эту роль начинает играть новый эвфемизм – «темные данные». Возьмем Харриет Грин, которая отвечает за трехмиллиардные инвестиции IBM в «интернет вещей» – вложение ресурсов, которое должно было сделать компанию серьезным претендентом на то, чтобы стать «новым Google» повсеместной компьютеризации. Грин говорит, что цифровому всеведению мешает тот факт, что большая часть данных, собранных компаниями, «неструктурирована», что затрудняет их «датафикацию» и кодирование
[553]. Клиентов IBM мучает вопрос:
