Но быть как можно дальше от Натаниэля Кёнига Уильям не мог.
– Посмотри на нас, Уилл, – сиплым облачком вздохнула Маргарет. – Что с нами стало? Что бы сказала Анна?..
– Прекрати.
– Ты не понимаешь, с чем ты связался. Анна бы…
– Я сказал, хватит!
– Уилл…
– Анна мертва, – сквозь стиснутые до оранжевых кругов перед глазами зубы процедил Уилл. – Ее больше нет. А я жив, стою перед тобой, и у меня есть чувства, – голос Уильяма задрожал, как и он сам, заглядывая в слишком похожие глаза сестры. – Мне больно! Не пытайся сказать, что время лечит. К черту. Оно делает лишь больнее. Анна должна была жить, воспитывать детей, а не смотреть на меня с этого тупого куска камня. Она должна была жить. Должна была прийти и сказать мне, что я самый последний идиот на этом свете, который вляпался в столько дерьма, что даже после смерти будет его разгребать! – голос Уилла сорвался, и мужчина умолк, чувствуя, как невысказанная горечь растекается по горлу хрипом и сдавленным дыханием. – Но она бросила нас. Она бросила… меня.
Детская обида? Нет, Уильям давно привык не обижаться на близких, сколько бы боли они ему не причиняли своим отношением. Он привык улыбаться матери и быть почтительным с отцом, часто смотрящим на него, как на полупрозрачную стену из стекла, которую стоит только толкнуть, и та распадётся мелкими осколками. Он привык терпеливо выслушивать колкости братьев, для которых он просто был братом на пять минут: приходил редко, а уходил слишком быстро, чтобы стать частью семьи, как Маргарет или ее муж. Но каждый раз, когда Уилл думал об Анне, в его груди медленно стягивался плотный терновый узел, разрывая лёгкие, взрывающиеся на его иголках пузырьками воздуха. Каждый раз, когда Уилл думал об Анне, ему хотелось молчать, сглатывая крутящиеся на языке слова, которые никто и никогда уже не услышит, после которых никто не прижмёт его к себе и не скажет, что он может ошибаться, как и все.
Нет. Уильям больше не мог ошибаться, и никто не собирался прощать ему ошибок.
– Я тут денег принёс, на первое время. Для тебя и для матери… – Уилл вывернул руку из объятий Маргарет и вытащил из кармана свёрнутые в несколько раз купюры.
– Мой муж вполне может всех нас обеспечить. Не стоит так утруждать себя. И рисковать своей жизнью.
Маргарет с подозрением покосилась на протянутые Уильямом деньги и взяла их с видом человека, делающего в своей жизни самое большое одолжение. Впрочем, Маргарет всегда отличалась особенной склонностью к принятию многих вещей вокруг себя, как чего-то должного.
– Это деньги от твоего… нового начальника? – все же решила уточнить Маргарет, спрятав пачку в глубоком кармане манто.
– Какая тебе разница, откуда деньги? – раздражённо рявкнул Уилл и тут же взял себя в руки. – Это деньги для твоих детей. Отец умер. Брайан и Алекс ещё маленькие, а Мэри восемь лет. На что мать будет их растить? Тем более в ее состоянии это в принципе невозможно. Спасибо Даниэлю, что ее все еще считают вменяемой.
– Да. Спасибо Даниэлю. За все.
Стиснуть зубы было меньшим, что Уильям мог сделать, чтобы не ответить Маргарет на колкость. Даниэль делал все возможное, чтобы их семья продолжала жить, как и раньше, но Маргарет не упускала случая, чтобы напомнить Уильяму о том, что ни Даниэлю, ни Уиллу она теперь особо не доверяет.
Тем не менее деньги она все же всегда брала. Пусть и с недовольным лицом, высказывая все, что крутилось у неё на языке, и бросая кинжал за кинжалом в сжимающееся сердце Уильяма. Он всегда смотрел на своих сестёр, как на единственный образец, которому нужно было соответствовать в жизни, и Маргарет своей холодностью и отчуждённостью подтверждала самые худшие опасения маленького Уильяма – его старшая сестра не была святой, а его судьба, возможно, волновала ее не так сильно, как той бы этого хотелось.
– Уилл.
– Что?
Уилл обернулся, глядя на сестру сверху вниз и вопросительно выгнув дугой тёмную бровь.
– Зачем ты приходил, Уилл?
– Попросить у тебя прощения.
Пообещать Алану пойти и помириться с сестрой было намного проще, чем пойти и сделать это. Уилл успокаивал себя тем, что он, по крайней мере, признал это. Признание своих слабостей – первый шаг к принятию. Так всегда говорил Даниэль. Вот только Уилл не хотел принятия. Ему нужно было отпущение грехов, прощение самых темных сторон его души. Его грехи не мог освятить настоятель храма или же бродячий монах, нет. Уилл спасал жизни людей, чтобы вечером отправиться в бар и разрушить чью-нибудь судьбу, ловким движением пальцев. Наверное, Уилл должен был чувствовать себя виноватым, но он не помнил ни одного лица тех, с кем ему пришлось играть, кроме…
…кроме лица Алана Маккензи.
Уилл нахмурился. Он напрасно копался в своей памяти, пытаясь из разрозненных кусочков паззла собрать хоть одно знакомое лицо, но все они отворачивались от него в самый последний момент, покрываясь вуалью тумана и растворяясь в близорукой дымке. Он пытался вспомнить, но даже лицо стоящей рядом с ним Маргарет в его памяти было искажено уродливыми путами белого тумана. Холодный пот проступил на лбу Уилла, а по позвоночнику пробежал холод – Уилл не мог вспомнить ни одного лица и сколько бы ни пытался, они лишь больше стирались из его памяти лёгким песком.
– Некоторые вещи нельзя починить банальным «Прости», – тон Маргарет не был поучительным или по-матерински навязчивым, но Уилл все равно не мог отделаться от чувства, что ему пытаются объяснить то, что он и так уже давно знает. – Ты знаешь, сколько ты для меня значишь после смерти Анны. Мы остались с тобой одни. Больше нет той, кто всегда могла бы поддержать нас и послужить проводником. Теперь есть только я и ты. И мы должны доверять друг другу, – Маргарет попыталась развернуть к себе Уилла, но он упрямо продолжил смотреть на могилу Анны, не позволив сдвинуть себя с места. Сдавшись, Маргарет тяжело выдохнула: – Я люблю тебя, Уилл, и ты мой брат. Но я не прощу ни тебе и себе, если с тобой что-то случится, потому что ты возомнил себя одним из тех удальцов, что делают деньги, омываясь кровью людей.
Если бы Маргарет была чуть более эмоциональной, он непременно начала бы заламывать руки, плакать или осыпать Уильяма беспорядочными слабыми ударами. Но за всю жизнь Уилл не видел на глазах Маргарет ни единой слезинки. Она не плакала ни когда они хоронили Анну, бросая на всхлипывающего Уильяма косые осуждающие взгляды, ни на последнем заседании суда, когда Уилл уже сам отстранённо смотрел на себя со стороны, потеряв последние силы на сочувствие и переживания. Холодная и сдержанная на эмоции Маргарет всегда казалась Уильяму неприступной крепостью. Была ли Маргарет при этом расчётливой? Уилл не был в этом уверен, потому что в таком случае она бы не вышла замуж за среднестатистического сотрудника банка, главным умением которого была способность не рассказывать клиентам то, что написано мелким шрифтом. Маргарет не высчитывала каждый свой шаг и каждое своё действие, а все ее богатство было лишь в ее умении брать себя в руки и собирать из тысячи осколков, на которые каждый день ее разбивали близкие.
