– Вилли. Достаточно было лишь одной хулиганской, мальчишеской выходки с твоим прощальным сигналом в Ревеле в 1902-м, чтобы и Германия, и Россия получили кучу внешнеполитических осложнений. Несколькими кусками цветной тряпки, несколькими сигнальными флагами ты дал в руки джингоистам громадные козыри, которые отчасти привели меня к войне с Японией, а тебя сегодня они ставят перед перспективой создания флота заново. Ты это понимаешь?.. Или тебе еще о «кровожадных и беспощадных гуннах» напомнить? О «бронированном кулаке», о телеграмме Крюгеру? Или о «новой славе меченосцев в эпической битве с сарматами»?
– Но, Ники…
– Вилли. Никаких «но». Давай условимся сразу: если мы с тобой идем вместе для того, чтобы свалить зазнавшихся англичан с трона мировой державы, если ты хочешь иметь величайший флот мира, обширную колониальную империю и поставить Германию выше всех в Европе… С моей помощью… Если ты не отказался от идеи, которую однажды высказал моему покойному отцу, то ты должен молчать обо всем, о чем мы с тобой договорились и еще договоримся. Молчать как рыба! Даже на исповеди.
Таково мое условие: никто и никогда кроме нас двоих не должен узнать, о чем мы договариваемся. Если только мы с тобой вместе не решим поставить кого-либо в курс определенных, частных вопросов. Только так и не иначе. Никаких театральных пассажей перед толпой. Никакой бравады или намеков в самом узком или даже семейном кругу. Никаких сиюминутных телеграфных обсуждений. Это – тайна. И таковой должна оставаться.
– Ники. Я положительно не узнаю тебя… Что с тобой сделалось за эти несколько месяцев?
– Я не смог предотвратить войну… Но было и еще кое-что. Я объясню. Позже. А сейчас: ты согласен?
– Да. Я принимаю твое условие, брат. Я согласен…
– Вилли. Не сочти меня нудным: слово императора и короля?
– Согласен. СЛОВО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ!
– Вот и славно. И не смотри на меня так, словно только что проиграл мне битву при Кеннигреце.
– Нет! Братец, это просто неслыханно!!
– А об этом никто и не услышит. Я даже специально приказал убрать часового от кормового флага. Пойдем же. Я очень голоден…
* * *
– Итак, дорогой мой Вилли, если десерт тебя устроил, давай перебираться в кресла или на диван. Я расскажу тебе о том, что мне пришлось пережить и передумать за эти несколько месяцев нашей разлуки. И что, собственно говоря, хочу тебе предложить. Вернее, даже не так: не предложить, а напомнить тебе об одном твоем же давнем предложении, которое сегодня готов с благодарностью ответственно обсудить.
– Хм… Ники, – Вильгельм бесцеремонно прервал кузена, не успев даже дожевать кусок запеченной оленины, которым вознамерился заесть последнее из пирожных, – перестань, пожалуйста, распинаться передо мной, как перед своим Госсоветом. Давай так: к делу, так к делу. Но бутылочку с рюмками мы берем с собой. И еще – вот эту тарелочку. Не возражаешь? Кстати, уж если ты столь категорически настаиваешь на секретности, я попозже покажу тебе один документ. Только тебе. Над ним я провел не одну бессонную ночь… Но прости, ты ведь начал говорить о каком-то моем предложении?
По ходу ужина кайзер успел несколько успокоиться, поскольку задача подведения Николая к мысли о военном союзе отпала сама собой: царь говорил о том же. Но, что интересно, говорил пока явно от себя, не цепляясь за инструкции Ламсдорфа и как будто вовсе не страшась извечного антигерманизма Аничкова дворца.
Значит, вопрос только в том, сколь точно Бюлов с Гольштейном попали в цель, составляя проект договора. Во всяком случае, ту правку, которую он собственноручно внес в подготовленный ими исходник и которую Вильгельм посчитал необходимой. Ограничивая действие договора только границами Европы, можно было не опасаться за судьбу турок и не плодить себе врагов в САСШ и Японии: неизвестно же еще, чем там все у русских закончится. Но пусть хоть так, пускай в усеченном виде, – только бы он подписал! Только бы удалось вбить первый клинышек между Петербургом и Парижем!..
– Тебе разве откажешь, Вилли? Сам ведь возьмешь, что понравилось.
– Ха! Ты же меня знаешь! – Вильгельм довольно расхохотался, чуть не вывалив по пути на ковер все содержимое тарелки с закусками. – Ну, так и что, мой дорогой, ты мне намерен припомнить? Я весьма заинтригован…
– Хорошо ли ты помнишь, Вилли, тот день, когда предложил моему родителю раздел Европы? И в ответ он не просто жестоко высмеял тебя, но и бестактно допустил огласку этого факта…
– Ники… Зачем? Зачем ты об этом? – по виду Вильгельма нельзя было сразу понять, куда сейчас вывернет его холеричная натура – на обиду, крик или на депрессивную прострацию. Очевидным было лишь то, что память о давней бестактности Александра III с того самого времени сидела болезненной занозой в уязвленной гордыне кайзера, и неожиданное «наступление на любимую мозоль» мгновенно вытащило тягостные переживания из потаенного уголка души, где они до этого прятались. – Мне слишком больно об этом вспоминать. Ведь он тогда не только…
– Вилли, постой. Я напоминаю тебе об этом лишь с одной-единственной целью, – Николай встал, пристально глядя в глаза Вильгельму. – Я не только как давний друг и родственник, но как государь и самодержец Всероссийский приношу тебе, императору Германскому и королю Прусскому, глубочайшие и искренние извинения за сказанное тебе тогда императором Александром Александровичем. И смиренно прошу тебя о прощении за то, что не сделал этого ранее и публично. Но огласка этого факта…
– Ники! – Вильгельм резко вскочил и, вплотную подойдя к Николаю, положил правую руку ему на плечо. В глазах кайзера стояли слезы. – О, брат мой! Наконец-то. Свершилось правосудие Господне! Я ведь уже начинал думать, что никогда не услышу этого от тебя. Ники… ну, почему ты молчишь?
– Я прощен, брат мой? Между нашими домами больше нет скрытых обид?
– Боже мой, конечно! Но… Ники, сто чертей мне в печенку, какой ты все-таки неисправимый формалист! И, конечно, мы не будем никому говорить об этом, в свете того, что сегодня обсуждаем. Я вполне тебя понимаю.
– Вилли, прости. Это совсем не формализм. Я должен был это сделать. И это услышать. Ибо только теперь мы можем, вполне доверяя друг другу, обсуждать всё и планировать наши дальнейшие совместные шаги.
– Дорогой мой, не становись скучным в такой момент! Сегодня ты творишь историю! Хотя это и не повод мучить меня высокопарными фразами. Но ты даже не представляешь себе, сколь сильно облегчил мою душу! Скольким сомнениям, терзаниям и печалям положен конец. Я счастлив, что этот день все-таки пришел, и недомолвок между нами отныне нет… За тебя, Ники!.. Прозит! А теперь рассказывай, что ты хочешь мне предложить. Я – весь внимание. Но имей в виду, что, возможно, и у меня к тебе будут встречные идеи.
– Хорошо. Только, если не возражаешь, начну издалека, – Николай прошелся по салону и, подойдя к шкафу, вынул из него небольшой глобус на малахитовой подставке, подаренный командиру броненосца родственниками кого-то из кают-компанейских офицеров – А вот эта замечательная вещица нам как раз и поможет. Смотри, Вилли, какая тонкая работа. Каждая страна из своего цветного камня, а все границы, похоже, – серебряные проволочки или платина. Просто замечательная работа!
