– Спасибо. Ступайте пока, товарищи. За свои необходимые злодеяния я сам перед Богом и людьми отвечу, вы тут ни при чем. Сейчас я – хирургический скальпель, отделяющий гнилую, смердящую, гангренозную плоть от здорового организма нашей с вами многострадальной Родины – России! – замогильным голосом произнес Вадик. – Сюда никого не впускать, даже государя императора, паче чаянья тот появится.
Его поза-, поза-, позапрошлая подружка, из-за которой он на два месяца завис в готской тусовке, сейчас могла бы им гордиться. Впрочем, Вадик и вправду был на грани того, чтобы засадить идиоту террористу пару раскаленных иголок под ногти. А потом в припадке гуманности обработать раны не доведенным до клинического применения, смертельно опасным еще стрептоцидом. Ведь лучше всего актер играет ту роль, в которую он сам верит и которая соответствует его внутреннему настрою.
К счастью, до зверства не дошло – Яша оказался не профессиональным боевиком, а профессиональным агитатором… Ну, если честно – почти не дошло. Клиент раскололся при первом касании его пальца раскаленным металлом, когда и самого Вадика уже почти стошнило. К счастью для них обоих, Яша принял гримасу сдерживаемой рвоты на его лице за оргазм палача-садиста. И «запел». Вскоре Банщиков знал, что мерзавец напросился на это задание сам, чтобы лично свести счеты с докторишкой, сорвавшим его полугодовую работу в порту, как только руководство ячейки приняло решение о его ликвидации. Это и объясняло топорность работы, обычно не свойственную боевой организации партии СР.
Спустя еще полчаса Вадик записал на последней страничке лабораторной тетради все интересующие его подробности, включая адрес явочной квартиры и фамилии главарей ячейки. Единственное, чего он по-прежнему не знал, это откуда поступил заказ на его устранение. Но этого, увы, не знал и сам Бельгенский, сейчас скорчившийся в кресле, с лужей под ним (гуманность Вадика не распространялась на то, чтобы сводить подонка в туалет), и с ужасом взирающий на спокойно курящего сигару и рассуждающего Вадика, ожидая выстрела в голову или укола с ядом в вену…
Внезапно светская беседа, отягощенная пытками, была прервана лихорадочным стуком в дверь.
– Ребятки, ну я же русским матерным языком вам сказал – никого не впускать! Даже государя императора. Если кто из полиции – посылайте их к главному полицмейстеру, – раздраженно вскинулся Вадик, на самом деле обрадованный тем, что его прервали. Первоначальный запал был растрачен на «беседу» с Яковом. Пристрелить его рука не поднималась, но и отпускать подонка пока было нельзя, а передавать дело законным властям – преждевременно.
– А про меня почему не проинструктировал, опять забыл, горе мое? – раздался в коридоре взволнованный голос Ольги.
– Душа моя, прости, но сюда тебе нельзя. Подожди меня в зале, минут пятнадцать, пожалуйста… Ну вот, друг ситный, – вполголоса, обернувшись к по-прежнему привязанному к креслу агитатору, прошипел Вадик, – забавная ирония судьбы. Именно явление особы той самой царствующей фамилии, гибели которой вы так добиваетесь, спасло вам жизнь.
Дождавшись облегченного вздоха «подследственного», Вадик, зловеще усмехнувшись, многозначительно добавил:
– На сегодня… Эй! Никита! Этого – в подвал. Запереть и глаз с него не спускать. И почему до сих пор полиция меня даже не попыталась побеспокоить, интересно?
– Так эта, товарищ доктур, – довольно усмехнулся, выворачивая руку Якову, Оченьков, – мы на улице всем тогда ж и растрезвонили, что бонбиста энтого разорвало его же адскою машинкой. Вот они уже час как и пытаются его руки-ноги отыскать. А вас спрашивали… Но мы сказали, что вы после взрыва были в обмороке и просили никого кроме государя императора и главного полицмейстера Петербурга не беспокоить.
– Ну, молодцы. С этим все пока, ведите его с глаз моих долой. Да смотрите, не перепачкайтесь.
И тут Яков, на свою голову решивший, что последнее слово сегодня должно остаться за ним, подал голос. То ли на него повлияло появление зрителей, то ли он хотел доказать самому себе, что его дух не сломлен… Так или иначе, но слова он выбрал на редкость неудачные и не подходящие к мизансцене:
– Ползи-ползи к своей великосветской шлюхе, палач царский! Теперь я понял, чем тебя Николашка купил – потаскухой-сестрой! Но помни, если я сегодня промахнулся, то другие придут за мной! И рано или поздно мы до вас всех доберемся, вот тогда-то и тебя, и ее разорвет на мелкие кусочки мяса, как…
Вадик потом, как ни старался, не мог вспомнить, как именно он схватил револьвер. Оченьков же, в свою очередь, до конца дней своих при мыслях об этой минуте зябко передергивал плечами, когда вспоминал глаза своего такого веселого, спокойного и мирного доктора – командира… Именно этот взгляд, а вовсе не вид нагана, зажатого в его руке, заставил бывалого матроса ничком броситься на пол. Крик Вадика перекрывался семью выстрелами и звучал примерно так:
– Мне, б… – Бах! – …глубоко по х… – Бах! – …как ты… Бах! – …лаешь меня или Николая, выб… – Бах! – … но Ольгу ты своим сраным… – Бах! – …языком не трогай!! И х… – Бах! – …тебе, а не мое мясо на тротуар, гандон е… – БАХ! – И всех гнид, кто за тобой приползет, я точно так же передавлю!..
ЩЕЛК!
Барабан револьвера опустел, и тот теперь вхолостую щелкал бойком.
ЩЕЛК!
– До кого дотянусь сам, а до кого нет – друзья и товарищи помогут!
ЩЕЛК!
Поняв наконец, что револьвер пуст, Вадик отбросил его в сторону.
– Вставай, сука! Встань, я тебя своими руками придушу!!
– Михаил Лаврентьевич, батюшка, да как же он встанет, вы ж ему в пузо-то раза три попали! – опасливо выговорил, выбираясь из-под тела агитатора и косясь на трясущиеся руки доктора, Оченьков.
В кабинет, подобно вихрю, ворвалась Ольга, походя оттолкнув хрупким плечом с дороги весящего не менее центнера матроса.
– Что случилось! Ты жив?! Господи! Спаси и помилуй… А это кто?! – взгляд ее упал на лежащее в луже расплывающейся крови, подергивающееся тело.
– Я… Он… А я… – Вадик никак не мог прийти в себя после первого в жизни убийства, пусть и совершенного в состоянии аффекта.
– Тут энтот бонбист уличный, он вырваться попытался, да еще и вас порешить обещал, ваше императорское высочество, – неожиданно для самого себя пришел на помощь командиру Оченьков. – Ну, товарищ доктур осерчали очень, значить, и это… Весь барабан, в общем, в него и выпулили. Так что больше оне уже никому вреда не причинят, уж не извольте беспокоиться!
Постепенно успокаивающийся Вадик благодарно кивнул матросу и попытался перевести разговор на другую тему:
– С этим всем я потом разберусь, солнышко мое, а пока пойдем, побеседуем с нашими бурятскими товарищами, которые пришли уже, наверное.
– Так точно! В зале внизу ждут-с. Доложимшись уже…
– Какая беседа?.. Вадик?.. На тебе лица нет, подождут до завтра, – попыталась образумить его Ольга, но, как обычно, доктор Вадик прислушивался только к мнению доктора Вадика.
