* * *
Примерно с месяц назад, во время очередных вечерних посиделок «на троих», Николай выпытал из Вадика практически все, что тот знал о Бьеркских соглашениях. О том, почему они не вступили в силу, кто и для чего не допустил сближения двух империй, а наоборот – толкнул их в пропасть самоубийственной бойни. После всего услышанного в кабинете минут на пять воцарилась звенящая тишина… Монарх думал…
Это, с одной стороны, радовало Вадика, а с другой – пугало. До него начинало доходить, что царь за несколько месяцев получил от него уже достаточно информации, чтобы сделать правильные выводы о том, что действительно жизненно необходимо, а что пагубно для Российской империи. Под тяжким грузом послезнания Николай, пусть внешне пока не очень заметно, если не считать новых морщин, увеличившейся седины и прорезающегося, порой несколько отрешенного, жесткого выражения глаз, ощутимо менялся внутренне.
Сказалось и рождение долгожданного наследника. С одной стороны, беспокойств у царя добавилось. С другой – зная, что сын природой не приговорен и даже с этой болезнью сможет нормально учиться и развиваться, Николай держал себя в семье подчеркнуто спокойно, что благотворно влияло на императрицу. Кстати, благодаря появлению на свет Алексея, с подачи Вадика, государь пересилил-таки себя и стал значительно меньше курить, ограничив в этом также свою супругу, домашних и ближний круг.
Как-то само собой, но все меньше оставалось у него сомнений и неуверенности в принимаемых решениях; резолюции на докладах, вроде часто встречавшегося раньше «читал», теперь обычно заканчивались парой-тройкой коротких вопросов по существу, вроде: «Прошу Вас прояснить, сколько потребуется стали, получены ли деньги для начала работ, если нет, в чем причина задержки?» Или: «С переносом сроков на два месяца согласиться не могу. Доклад через два дня». Случаев же, когда уже принятые им решения отменялись или просто обсуждались по новой, за последние два месяца можно было пересчитать по пальцам одной руки.
Все реже Вадик слышал от Николая ссылки на чужие мнения, все жестче и быстрее проводились в жизнь принятые им решения. Одна отставка Куропаткина чего стоила, когда истерика Витте была остановлена короткой, хлесткой фразой: «Все! Я так решил, Сергей Юльевич». А заявившаяся затем великокняжеская группа «огневой поддержки» разъехалась из дворца со столь незабываемыми выражениями лиц, что дежуривший в тот день Банщиков пожалел об отсутствии во дворце скрытых камер.
Складывалось впечатление, что хозяин земли русской теперь готов, принимая сугубо самостоятельные, продуманные решения, отстаивать их перед кем угодно. А не уяснившие этого скоро прочувствуют на себе, что перечить царской воле не есть гуд. Но осознание перемен в поведении Николая заставило Вадика внутренне поежиться: что делают сильные мира сего с теми, кто слишком много знает? И притом уже особо-то им и не нужен?
«И вот сейчас снова… Вот как надумает, для начала, в крепость за расшатывание устоев…»
Вадика конкретно передернуло от тяжелого взгляда государя, сопровождавшегося коротким, зловещим «как достали…».
– Э-эй, Михаил Лаврентьевич, вы-то с чего разволновались? Ваше же словцо, любимое, – неожиданно произнес Николай, сверкнув смешинкой в глазах и с открытой, подкупающей улыбкой подмигнув подрастерявшемуся от такой неожиданной проницательности самодержца Вадику, негромко рассмеялся. – Разрешите хоть разок позаимствовать?
И, разряжая некую неловкость момента, уже вполне серьезно, не спеша, с расстановкой продолжил:
– В последние месяцы я убедился, что верные и знающие люди, Михаил, наша величайшая ценность. Особенно учитывая масштаб и тяжесть забот, под которые они подставили свое плечо. Не льстецы, не лизоблюды и двурушники. Бог видит, как мне вас не хватало! Впереди – невообразимый ворох дел. И без, как вы однажды верно сказали, команды… не свиты, именно команды соратников и единомышленников, мне одному Россию не подстегнуть. Тем более без человека, который помогает моей семье и стране ставить на ноги сына, нашу надежду, будущего великого государя… Да еще и человека, небезразличного кое-кому… – Николай жестом прервал встрепенувшуюся было, густо покрасневшую Ольгу. – На людях только поаккуратнее, пожалуйста, а то все уши мне доброхоты прожужжали.
– Кто?! Ксения? – взвилась Ольга, сверкнув на брата глазищами.
– Оленька, перестань, пожалуйста. Я сказал вам, чтобы были поаккуратнее, вот и будьте… Не обижайся… Да, а помнишь, как вчера ты мне сказала, когда мы из храма возвращались, что во мне будто стержень появился, – Николай задумчиво усмехнулся. – Не знаю, что это за стержень такой, но три новых момента за собой я действительно замечаю.
Во-первых, стал раздражаться, когда пытаются «включать дурака»… Да, Миш, понабрался я от тебя разных словечек… Во-вторых, начал ясно чувствовать, когда врут. Наверное, потому, что много совещаний проводить стали, много общаться с новыми людьми. И это вот: когда врут – просто бесит. А еще мне очень хочется выиграть эту войну. Поскорее. И так, чтобы у нас потерь поменьше, а у них – сраму побольше. Вот тут, мои дорогие, я сам себя начинаю побаиваться. Потому что понял, проснулся азарт. Как при хорошем теннисе или при гребле наперегонки.
– Ну, так это же здорово, Ники! Наконец-то тебе понравилось быть царем! И десяти лет не минуло…
– Оленька, ехидничать не надо, да? Азарт, между прочим, страшная штука. Когда ночью просыпаешься и думаешь, а все ли так решил, а как завтра с этим вопросом быть, с тем… Вот сегодня, например, под утро стрельнуло: прав был все-таки Шухов. И крыло подводное можно позже довезти в крепость. И на катера, что уже там, в мастерских порта, поставить. Даст Бог, все получится… А моряки – этим бы вечно свой глютеус прикрывать! Тьфу ты… Нет, Миша, сколько же я от тебя жаргона этого уже подцепил? – Николай задорно рассмеялся.
– Но лаконично же и емко, ваше величество…
– Ой, да ну тебя, скажешь тоже… Но что значит моя бессонница? Так, ерунда… Одно то, Михаил, что вы оттуда здесь появились, лишний раз доказывает, что это есть промысел Божий, что Россия наша – страна богоизбранная. И значит, раз так нам суждено, нужно выкладываться полностью. Чтоб нагнать все, где и в чем отстали.
Поэтому прости великодушно, но тебе пока покоя тоже не будет. И друзьям твоим, когда сюда приедут. И тебе, сестричка. Не делай большие глаза, дел на всех хватит. Третьего дня с Дмитрием Ивановичем по твою душу общались. Завтра он приедет, и обсудим…
Кстати, Михаил Лаврентьевич, с этого дня вы – действительный статский советник и мой личный секретарь по военно-морским вопросам, раз уж дело идет о большой политике… – Царь поднятием ладони остановил открывшего было рот для изъявления благодарностей Банщикова. – Пусть под шпицем озадачатся: зачем нужна такая должность? И для чего? Да и дядюшки тоже… Мне вы требуетесь не на раз-два в неделю, как флигель-адъютант, а постоянно. Заодно и неудобные вопросы кое-кто перестанет задавать. Надеюсь, вы не возражаете против карьерного роста… Кстати, опять ваша фраза из будущего, по гражданской линии? Вот и хорошо. Несмотря на цивильность платья, вам придется с завтрашнего же дня взять на себя часть обязанностей графа Гейдена. Александр Федорович замучил меня просьбами отпустить на войну. Я не смог ему в этом отказать. А поскольку на третьей эскадре по командным должностям у нас полный комплект, я решил поручить ему обязанности флаг-офицера у Серебренникова. Зная энергию графа, полагаю, что он так вцепится в Кузьмича и Бирилева, что срок ухода «Бородина» и «Славы» мы, глядишь, хоть дней на десять-пятнадцать, но приблизим…
