Рибо поднимает все еще не решенный вопрос о судьбе Гальени. Жоффр говорит нам, что имел в виду поручить военному губернатору Парижа командование эльзасской армией, но ему пришлось отказаться от этого решения: он более не намерен занимать Эльзасскую равнину, желает лишь удерживать выходы из горных проходов в Вогезах. На этих днях был взят Штейнбах, мы не будем двигаться дальше к Рейну, Жоффр намерен передать десять стрелковых батальонов генералу Пютцу, который очень хорошо ведет операции и которого он не считает возможным поставить под начало генерала Гальени. Главнокомандующий снова жалуется на бывшее гражданское окружение военного губернатора. Он говорит без резких выпадов, с точностью военного, который знает, о чем он говорит, и с вежливым упорством человека, который уже принял определенное решение.
Гастон Томсон спрашивает Жоффра о возможности создать армию второй очереди и большую группу для маневренных движений (une masse de manoeuvre). «Невозможно, – отвечает Жоффр. – Мне нужны вплоть до самого конца войны все солдаты из запасных батальонов. К тому же для образования новых частей у нас нет теперь ни офицеров, ни унтер-офицеров, ни артиллерии, ни полковых обозов».
Жюль Гэд в восторге от Жоффра. Этот социалистический апостол – горячий патриот. Войдя в комнату, он обратился к Жоффру со словами: «Вы организатор победы». Ушел он со словами: «Это изумительный человек. Он все обдумал и все предусматривает».
Мильеран по своему обыкновению больше слушал, чем говорил. Он наконец возвратился из Бордо. В четверг, 7 января, в «Бюллетене армий» была помещена заметка: «Военный министр Мильеран снова окончательно перенес свою канцелярию в здание министерства на улице Святого Доминика».
Два брата Гарибальди, Бруно и Константин, убиты в Аргоннах, где храбро сражались за Францию во главе группы итальянских добровольцев. Я отправил телеграмму с выражением сочувствия генералу Риччиотти Гарибальди и посылаю состоящего при Елисейском дворце подполковника Бонеля в Рим, куда будут перевезены тела погибших: он выразит мое соболезнование их семьям и возложит венки на могилы. Но Италия пока не думает еще следовать примеру этого небольшого гарибальдийского батальона, она довольствуется тем, что заняла Баллону, и внимательно наблюдает за Албанией, где недавно вспыхнуло восстание против Эссада-паши и Дураццо чуть не попал в руки повстанцев (телеграмма из Ниша, № 17 и из Рима, № 19).
Вечером 10 января я выехал из Парижа вместе с морским министром Оганьером. Как у нас было решено в декабре, мы отправляемся к морским частям пехоты вручить им знамя, которое они заслужили своим доблестным поведением на Изере. Железнодорожные пути в такой степени запружены военными транспортами, что нам понадобилось двенадцать часов, пока мы добрались до Дюнкирхена. На северных дорогах я разъезжаю в вагоне-салоне, который компания восточных дорог построила в начале 1913 г. для моих поездок в Сампиньи и теперь предоставляет в мое распоряжение для моих поездок к армиям. Он лучше подходит к теперешним суровым обстоятельствам, чем роскошные вагоны, которые Феликс Фор оставил в наследство своим преемникам. В пути мы долго беседуем с Оганьером. Некогда он был моим решительным противником в парламенте. Теперь отношение его ко мне, безусловно, корректно. Это энергичный человек, прекрасный патриот, несколько резкий в своих высказываниях, но с живым умом и обходительный в обращении.
Город Дюнкирхен, где я в последний раз был 1 ноября*, снова бомбардирован вчера эскадрильей из двенадцати немецких аэропланов*. Благодаря мерам предосторожности, принятым мэром города Анри Терканом, жертв, к счастью, было немного. Мы с Оганьером, сопровождаемые нашими офицерами, садимся на реквизированные автомобили и едем за город, там, в нескольких километрах от Дюнкирхена, на пустырях, оголенных ветром и окаймленных со стороны моря желтой линией дюн, находится бригада морской пехоты, отличившаяся под Ньюпортом, Диксмюде и в последние дни в Сен-Жорже*. Она недавно была отведена с фронта, как говаривал бойкий Буасса-Мазера, на поправку. Вот она перед нами почти в полном составе. Отсутствуют только убитые и раненые. Увы, их много. Мы сначала обходим шеренги войск. Я восхищаюсь прекрасной выправкой этих людей, которые всего лишь несколько дней на отдыхе и уже, видимо, горят нетерпением возвратиться на линию огня. Останавливаюсь в центре бригады, перед адмиралом Ронархом, который стоит, словно вылитый, воплощение силы и простоты, по бокам от него взвод, который будет принимать знамя. Ветер все крепчает. Над нами кружатся два французских самолета, чтобы отогнать в случае надобности немецкие Tauben. Они ныряют в воздухе, словно корабли в разбушевавшемся море. Холод ли это, ветер, волнение – я с трудом удерживаю в руке древко нового знамени, пока произношу свою краткую речь к морской пехоте*.
Затем они дефилируют перед нами с высоко поднятой головой – полуоборот в нашу сторону, – с гордой решимостью во взоре. Мы поздравляем адмирала и его офицеров и уезжаем в восторге от этих молодцов.
Автомобили быстро привезли нас в Кассель, фламандский город, живописно взгромоздившийся на вершине холма того же имени. Я еще раз навещаю здесь Фоша и его штаб. Они все еще помещаются на небольшой площадке на откосе, в старом отеле «благородного двора», где некогда находился суд, а вчера заседал муниципалитет. Мы снова завтракаем в залитой светом столовой, из которой открывается грандиозный вид на равнину. Фош так же стремителен, как Жоффр бесстрастен, и так же, как он, преисполнен уверенности. Он говорит мне, что наше наступление задержано только временным недостатком снаряжения и временными трудностями топографического характера – почва стала непроходимой из-за зимнего времени. Как только снова наступит сухая погода, мы попытаемся пройти, и Фош верит, что мы имеем шансы на успех.
Из Касселя мы отправились в Сент-Омер, где я, как и в прошлый раз, нашел оживленную картину британского лагеря. Нас привели фельдмаршал Френч и принц Уэльский, свежее юное лицо принца сияло среди английских мундиров. По предложению французского командования и по постановлению правительства я вручил звезду ордена Почетного легиона двум генералам Френча, отличившимся в последних боях, – Смиту Дарриену и сэру Дугласу Хейгу. Мне особенно указывали на военные достоинства этого последнего. Шотландец по происхождению, высокого роста, статный, с располагающим лицом, он довольно бегло говорит по-французски и прекрасно понимает необходимость тесной связи между союзными армиями. Что касается Френча, то он говорит мне, что с нетерпением ожидает подкреплений, обещанных ему Китченером, он боится, что министр не пошлет их в указанные сроки. Кроме того, он опасается, что английское правительство помышляет о диверсии в Сербии в ближайшее время, об этой операции, которая произошла бы вдали от него, он отзывается столь же отрицательно, как Жоффр.
Осушив с фельдмаршалом обязательный бокал шампанского, мы отправляемся в Газебрук, где нас ожидает окруженный своими согражданами мэр и депутат города аббат Лемир, столь любимый и уважаемый всеми знающими его. Он собрал в ратуше муниципальных советников, чиновников, английские и французские военные власти, учителей, жандармерию – кого еще? – женщин, детей, стариков, одним словом, всех жителей, не находящихся на фронте. С колокольни церкви Сент-Элуа несется трезвон. Я вручил аббату пожертвование для бедных. Выслушиваю небольшую патриотическую речь, с которой он обращается ко мне, отвечаю на нее, все это на полчаса. Тем временем толпа запрудила площадь. При выходе меня окружают и приветствуют, как спасителя, и передо мной ярче, чем когда-либо, встает сознание долга быть стойким и твердым до конца, долга, который налагает на меня это доверие народа.
