– Странная штука. Они вроде как должны были быть рядышком.
– Кто – они? Города эти?
– Тела. В воде. Само собой думается: где нашли одну, там и второй. Течения в заливе толком нету. Во всяком случае, такого сильного, чтобы уволочь тело. – Мистер Сперри несколько мгновений молчит, потом спрашивает: – Как насчет рюмочки на ночь, Энди?
– Не возражаю.
– Схожу за бутылкой. Но пойдем с ней на веранду, хорошо? Не стоит сегодня выпивать в гостиной. Неправильно это будет.
Мистер Сперри скрывается в холле, а мистер Моррисон принимается возиться у стойки регистрации – проверяет почту, разбирает телефонные сообщения, бросает взгляд на телеграфную ленту. А я неподвижно сижу на площадке первого этажа.
Несколько минут спустя возвращается мистер Сперри с бутылкой в одной руке и двумя стаканами в другой.
– Энди, – тихо произносит он. – Такая она была молоденькая. Совсем дитя.
Мистер Моррисон его словно и не слышит.
– Погляди-ка на это, Дуайт! – говорит он, выходя из-за стойки.
– Что это?
– Телеграмма из Олбани. От шефа полиции. Насчет Чарльза Джерома.
– И что в ней сказано?
– Что в городе не проживает человек с таким именем.
Мужчины переглядываются и молча выходят на веранду. А я бегу наверх, на чердак, сую письма Грейс Браун обратно под матрас, забираюсь в постель, зажмуриваюсь изо всех сил, закрываю уши ладонями – и молюсь, молюсь, молюсь о том, чтобы уснуть.
Вáлкий, зáтхлый, блажи́ть, жуковáтый
– Мэтти, лапушка, ты не против заняться моими фигурками?
– Конечно, тетя Джози.
Моей тете обычно и дела нет, против я или не против. И лапушкой она меня обычно не зовет.
– К чаю придет преподобный Миллер. Постарайся, чтобы фигурки мои так и сверкали, хорошо?
– Да, тетя Джози.
Нет, не статуэтки ее волнуют. Ей главное, чтобы я, вытирая пыль, не слезала с табуретки, держалась подальше от двери гостиной и не могла ни подслушать, о чем она говорит, ни подсмотреть, что она делает. Дверь гостиной закрывается неплотно. Два дня подряд лил дождь, и дерево разбухло от сырости. Если согнуть колени и вот эдак вывернуть шею, можно разглядеть в щелочку тетю и Альму Макинтайр. Они сидят за кухонным столом. Тетя держит конверт на свету.
– Это кража, Джози, – слышу я голос миссис Макинтайр. – Мы воруем почту Эмми Хаббард.
– Ничего мы не воруем, Альма. Наоборот, помогаем. Пытаемся выручить ближнего. Вот и все, – возражает тетя.
– Арн Сэттерли вручил мне письмо, как раз когда я закрывалась на обед. Я должна положить его в мешок с исходящими не позже двух часов, иначе Эмми не успеет его сегодня получить.
– Положишь, Альма, положишь – это всего минуту займет.
Тетя еще что-то сказала, но понизила голос, и я не могла разобрать. Я слезла с табуретки и передвинула ее ближе к двери.
– У тебя все в порядке, Мэтти? – прокричала тетя.
– Да, тетя Джози. Просто передвинула табуретку.
– Не придвигай ее вплотную к двери. Там пол неровный, а табуретка валкая. Не дай бог упадешь, милая.
– Не упаду, тетя Джози.
Валкая значит «шаткая», «ненадежная», так чаще говорят о лодках. Миссис Пэрриш не разрешала нам использовать такие слова в сочинении, а вот мисс Уилкокс разрешает. Она говорит, это диалектные слова. Говорит, Марк Твен великолепно разбирался в диалекте, который был в ходу на реке Миссисипи, и этот его талант навеки изменил нашу литературу: необразованный бездомный мальчишка заговорил как необразованный бездомный мальчишка, а неотесанный пьяница – как неотесанный пьяница. Я решила, что моим словом дня станет валкий, хотя словарь предлагал мне «откровенность». Сомневаюсь, что я отыскала бы в словаре слово валкий. Или затхлый – так говорится о масле, когда оно становится несвежим. Или блажить, что значит «орать дурным голосом» – такой громкий, со слезами, крик, какой испускает Бет, когда не может добиться своего. А еще жуковатый, что значит «расчетливый», «хитрый», «лукавый» – так говорят, например, о выражении лица. Должно быть, как раз такое выражение появилось сейчас на тетином лице, потому что миссис Макинтайр вдруг вскрикнула:
– Джози, не смей!
– Тише, Альма.
– Джозефина Эйбер, прошу вас вспомнить, что я – государственная служащая, присягавшая соблюдать законы этой страны, а нарушать неприкосновенность государственной собственности – значит попирать эти самые законы!
– Альма Макинтайр, а я попрошу вас вспомнить, что наше славное государство существует для народа и по воле народа – ведь так?
– А это тут при чем?
– При том, что я – народ, Альма, а потому я и государство. Зарплату тебе платят из моих налогов, не забывай об этом.
– Право, не знаю, что и думать.
– Помилуй, Альма, никогда не считала тебя бессердечной особой. Неужто тебя не волнует, что станется с бедной, беспомощной женщиной с шестью детьми и младенцем на руках? Неужто тебе это совершенно безразлично?
Я усмехнулась. Моей тете уж точно плевать, что случится с Эмми Хаббард, ей просто непременно требуется сунуть нос в чужие дела.
– Да нет же, меня это очень волнует!
– Ну так вот.
– Хорошо, хорошо! Только поторопись!
Я услышала, как чайник наполняется водой, и догадалась: они вовсе не чай пить собрались. Из их разговора я уловила, что Арн Сэттерли направил Эмми Хаббард письмо, а если отправитель – Арн, а получатель – Эмми, то речь в письме, разумеется, о налогах.
– Альма, смотри! О, боже мой! Арн Сэттерли собирается продать землю Эмми Хаббард с аукциона!
Я замерла, позабыв о пыли.
– Не может быть!
– Еще как может! Тут так прямо и сказано! Выставит землю на продажу, чтобы получить неуплаченный налог. Она должна двенадцать долларов семьдесят центов и ни гроша не выплатила.
– Но почему, Джози? Почему вдруг? Эмми никогда не платит налоги вовремя.
– Потому что она «постоянно уклоняется»… так прямо и написано. Видишь?
– Чушь какая! Этот год ничем не отличается от прошлых. Арн вынесет ей предупреждение или наложит арест на имущество, если власти округа будут на него давить, но никогда не зайдет так далеко, чтобы выставить ее участок на продажу.
– Читай, Альма, читай вот тут, – сказала тетя. – Тут сказано: имеется заинтересованная сторона.
– Кто же?
– Не сказано. Сказано лишь, что «заинтересованная сторона обратилась с конфиденциальным запросом».
– Но кто может быть заинтересован? Кто-то из соседей?
