– Люди любят счастливые концы, Мэтти. И не любят потрясений.
– Да, мэм, так и есть. Ведь не бывает никаких капитанов Уэнтвортов, верно же? Зато папаш Финнов полным-полно. И для Энн Эллиот все кончается хорошо, а у большинства людей – наоборот. – Голос мой дрожал, как всегда, когда я начинаю сердиться. – И от этого я порой чувствую себя обманутой. Эти люди в книгах – герои – они всегда такие… героические! И я стараюсь быть такой же, но…
– …но ты не такая, – заключила Лу, слизывая с пальцев остатки острой приправы от ветчины.
– Да, я не такая. В книгах люди добрые, благородные и великодушные, а настоящие люди вовсе не таковы, и я… иногда я чувствую, что меня водят за нос. Джейн Остен, и Чарльз Диккенс, и Луиза Мэй Олкотт, и другие. Зачем у них все такое приторно-сладкое, если в жизни все совсем не так? – я уже чуть ли не кричала. – Почему они не скажут правду? Почему не расскажут, как выглядит свинарник после того, как свинья сожрала своих поросят? Или что чувствует роженица, когда ребенок никак не хочет появляться на свет? Или о том, как пахнет больной раком? Вон сколько книжек, мисс Уилкокс, – сказала я, указывая на одну из стопок, – и, спорим, ни одна из них не расскажет вам про запах рака. А я расскажу. Знаете, как пахнет рак? Он смердит. Воняет как протухшее мясо, грязное тряпье и болотная вода вместе взятые. Почему никто об этом не пишет?
Несколько секунд никто не говорил ни слова. Я слышала тиканье часов и собственное дыхание. Потом Лу тихо произнесла:
– Жуть какая, Мэтти. Нельзя такое говорить.
Только тогда я заметила, что мисс Уилкокс больше не улыбается. Она смотрела прямо мне в лицо, и я поняла: она наверняка считает, что я мрачная и угрюмая, как говорила мисс Пэрриш, и что мне лучше уйти.
– Простите меня, мисс Уилкокс, – сказала я, уставившись в пол. – Я не хотела грубить. Только… Не понимаю, почему меня должно волновать, что происходит с людьми где-нибудь в шикарных гостиных Лондона, или Парижа, или еще какой столицы, если там всем наплевать, что происходит с людьми здесь, в Игл-Бэе.
Мисс Уилкокс по-прежнему глядела прямо на меня, только теперь глаза ее сияли. Как в тот день, когда я получила письмо из Барнарда.
– Сделай же так, чтобы им было не наплевать, Мэтти, – сказала она тихо. – И не извиняйся. Никогда.
Она глянула на Лу, поставила перед ней целое блюдо пирожных и поманила меня к письменному столу. Приподняла стеклянное пресс-папье в форме яблока и достала из-под него две книги.
– «Тереза Ракен», – произнесла она торжественно, – и «Тэсс из рода Д’Эрбервиллей». Лучше никому о них не говори.
Она вытащила писчую бумагу из коробки, положила внутрь эти две книги, прикрыла парой чистых листов и вручила коробку мне.
Я улыбнулась, подумав, что с секретностью она явно перегибает палку.
– Да ладно вам, мисс Уилкокс, это же не оружие, – сказала я.
– Верно, Мэтти, это книги. И они в сто раз опаснее оружия, – она покосилась на Лу, потом спросила меня: – Как у тебя насчет работы в отеле? Что-нибудь получилось?
– Нет, мэм. И, скорее всего, не получится.
– В таком случае не согласишься ли ты поработать у меня? Мне, как ты видишь, нужна помощь с библиотекой. Я бы хотела, чтобы ты приходила и разбирала книги. Нужно отделить художественную литературу от всего остального, а потом разобрать по жанрам: романы, пьесы, рассказы, поэзия – и расставить на полки в алфавитном порядке. Я буду тебе платить. Каждый раз по доллару.
Шла только первая неделя мая. Если я буду работать на мисс Уилкокс один день в неделю до конца лета, то к сентябрю накоплю шестнадцать долларов или около того. Этого хватит на билет на поезд и еще останется. Мне мучительно хотелось ответить «да», но я вспомнила, как Ройал спросил, почему я вечно читаю о том, как живут какие-то другие люди, и словно ощутила его губы на моих. Я словно услышала, как тетя Джози упрекает меня в гордыне. Услышала, как папа говорит, что мне незачем искать себе работы у мисс Уилкокс, в родном доме для меня и так работы по горло. Услышала, как мама просит дать ей честное слово…
– Я не могу, мисс Уилкокс, – сказала я. – Слишком много дел, мне не вырваться.
– Что ты, Мэтти, конечно же ты можешь. Всего на часок-другой. И я буду отвозить тебя домой. Приходи в эту субботу.
Я помотала головой:
– У меня цыплята. И курятник надо побелить, папа сказал – к воскресенью.
– Я побелю, Мэтт, – сказала Лу. – Я, и Эбби, и Бет. Папа не узнает. Он все равно будет в поле. Если все будет сделано, он ругаться не станет.
Я удивленно посмотрела на сестру – я-то ведь думала, что она нас не слушает. Увидела крошки вокруг рта, прядки прямых волос, свесившиеся на лицо, грязные отвороты Лоутонова комбинезона над башмаками. Увидела ее большие голубые глаза, полные надежды, и почувствовала такую сильную любовь к ней, что отвела взгляд.
– Если будешь приходить, Мэтти, можешь брать читать все, что захочешь. Абсолютно все, – сказала мисс Уилкокс.
Я представила себя здесь субботним утром, в этой спокойной, тихой комнате, как я роюсь во всех этих книгах, по крупицам выискивая себе сокровища.
И тогда я улыбнулась и сказала «да».
Растрéскивание
Стоял майский вечер, семь часов. Ужин был приготовлен, подан и съеден, тарелки и кастрюли вымыты, вытерты и убраны, плита помыта, угли собраны в кучку, пол протерт, тряпочки для мытья посуды развешаны сушиться, а Барни накормлен. Лу и Бет начищали свои башмаки. Эбби сидела перед очагом с кучей штопки. Папа сидел напротив нее, чиня уздечку Миляги. А я? Я стояла посреди кухни, глядя на мою семью, так близко к ним, что к каждому могла бы прикоснуться, и сердце мое, казалось, вот-вот разорвется.
Дел по дому было еще навалом. Дровяной ящик рядом с плитой почти опустел. Нужно было собрать и вытряхнуть в отхожее место золу, а Эбби не помешала бы моя помощь со штопкой. Но мне чудилось, будто стены на меня давят. Будто я сойду с ума, если еще хоть секунду проведу в этой кухне, в этой тюрьме. Я прислонилась к раковине и закрыла глаза. Должно быть, я издала то ли вздох, то ли стон, потому что Эбби внезапно спросила:
– Что с тобой, Мэтти?
Я открыла глаза и увидела, что она смотрит на меня снизу вверх. Лу и Бет тоже смотрели на меня. Даже папа смотрел. Растрескивание – такое было у меня слово дня. Хорошее слово, на пять долларов. Это когда стручок или плод с треском раскрывается, обнажая семена. Как же так – я каждый день выучиваю новое слово, но не могу подобрать нужные слова, чтобы объяснить близким, что со мной?
– Ничего. Все хорошо. Устала, только и всего. Я… Кажется, я забыла хлев запереть, – соврала я, выбежала в пристройку, схватила шаль и быстрым шагом пошла прочь. Во двор, мимо сада и отхожего места, мимо черного кукурузного поля.
Я шла и шла, пока не дошагала до восточного края папиной земли, где поле переходит в лес и где течет ручей, а сразу за ним – маленькая полянка, окруженная лиственницами. Место, где мы похоронили маму.
