– Извините. Мне очень жаль, – сказал Уивер, нагибаясь, чтобы собрать осколки разбитой тарелки.
Это была уже вторая за утро. И еще стакан.
– Ничего тебе не жаль, ни чуточки, – сказала Стряпуха. – Но тебе будет жаль, еще как будет, потому что с меня хватит. Отныне за все, что разобьешь, стану вычитать у тебя из заработка. А сейчас дуй в погреб за новыми тарелками. И попробуй только их раскокать!
У Билла, мойщика посуды, был выходной, и всем нам его отчаянно не хватало. Мы только сейчас поняли, как мало его ценили. Никогда прежде мы не замечали, как тихо и деликатно выполняет он свою работу. Но этим утром мы заметили, да еще как, потому что Стряпуха велела Уиверу – чье лицо до сих пор было покрыто разноцветными синяками, точно подгнивший плод, – взять на себя мытье посуды, а Уивер, как оказалось, делал это отнюдь не тихо и уж вовсе не деликатно. Он бурчал, ворчал, ругался и жаловался.
С тех пор как мистер Сперри сослал его в кухню, прошло четыре полных дня. Большинству людей этого вполне хватило бы, чтобы проглотить обиду и успокоиться, но только не Уиверу. Его ярость нисколечко не утихла. Фрэн не раз пыталась рассмешить его, а я – втянуть в словесные дуэли, но ни она, ни я ничего не добились.
Однако в то утро я решила проявить настойчивость. Я рассказала ему про мое слово дня – тарантелла.
– Это итальянский танец, Уивер, – сказала я. – Очень быстрый. Его танцевали, чтобы исцелиться от безумия, которое якобы вызывал укус тарантула – ядовитого паука! Чем быстрее пляшешь, тем быстрее вылечишься. А оба эти слова, тарантелла и тарантул, происходят от названия города Таранто. Интересно, правда?
Мне ужасно нравилось звонкое слово «тарантелла», однако Уиверу все это вовсе не показалось интересным. Он продолжал дуться, пререкаться со Стряпухой и превращать кухню в юдоль тоски и скорби.
Худо было не только самому Уиверу, но и всем нам. Фрэн, Аде и мне теперь приходилось по очереди обслуживать стол номер шесть. Этот ужасный человек наглел день ото дня. У Ады на заднице был синяк размером с серебряный доллар – этот негодяй ее ущипнул.
Но несчастнее всех была Стряпуха. То, что Уивер застрял в ее владениях, стало для нее таким же бедствием, как для него. В первый день она велела ему добавить приправ в гигантскую кастрюлю куриного бульона – и он его пересолил. На второй день она поручила ему взбить кварту жирных сливок – и он превратил их в масло. На третий день она поручила ему заменить липучки для мух, свисавшие с газовых ламп, – и он уронил одну на сковородку с беарнским соусом.
И вот тут-то Стряпуха раскричалась: он и нерадивый, и неуклюжий, и руки у него растут не из того места, и хватает же ему нахальства ныть и кукситься, когда виноват во всем он и только он. И если он хочет работать не в кухне, а в столовой, то сперва нужно научиться не ввязываться в драки.
– Ты сам навлек это на себя, Уивер, и теперь расхлебываешь последствия, – распекала она его.
– Ничего я на себя не навлекал.
– А вот и навлек.
– Как это? Сам себя обозвал? Сам себя выволок из повозки? Сам себя избил?
В ответ на это Стряпуха выдворила его на заднее крыльцо с ножом для чистки овощей и четырьмя бушелями картофеля. Спор со Стряпухой – дело заведомо проигрышное.
Думаю, Уивер так бы и бурчал и ворчал всю неделю, пока его кто-нибудь не прибил бы – Стряпуха, или Билл, или мы, – но тут появился мистер Хигби.
Мистер Хигби, хозяин дачи «Хигби» на южном берегу Большого Лосиного озера, был местным мировым судьей. А кроме того, он был мужем сестры мистера Сперри, и когда в конце завтрака он внезапно объявился в кухне, мы все подумали, что он заглянул проведать родича.
– Привет, Джим, ты еще не завтракал? – спросила Стряпуха. – Мэтти, пойди-ка позови мистера Сперри.
– Не стоит, миссис Хеннесси, – ответил мистер Хигби, – я сам его найду. Мне бы сперва потолковать с Уивером.
– Господи боже, что еще он натворил? – вздохнула Стряпуха и, подойдя к двери погреба, гаркнула: – Уивер! Давай быстрей с тарелками сюда! Мистер Хигби хочет тебя на пару слов.
Уивер поднялся в кухню и плюхнул стопку новых тарелок прямо в раковину, отчего они угрожающе звякнули. Стряпуха заскрежетала зубами.
– Ну, порадуй меня, Уивер! Скажи, что ты ограбил банк или остановил поезд и что Джим прямо сейчас заберет тебя из моей кухни и посадит за решетку лет на двадцать.
Уивер не снизошел до ответа. Он вздернул подбородок, скрестил руки на груди и молча ждал, что скажет ему мистер Хигби.
– Подумал, тебе будет интересно узнать, Уивер: я нашел тех троих, что тебя поколотили. Они стали буянить в «Саммите», а я как раз оказался поблизости – забирал гостей со станции. Разбили окно, сломали табурет. Я их прямо на месте оштрафовал на пять долларов за причиненный ущерб, и тут бармен сказал, что они – это те самые. И тогда я их арестовал. Ночь они просидели взаперти в подвале «Саммита», наутро Джон Денио поглядел на них и подтвердил, что я взял тех, кого надо. Теперь мне нужно, чтобы и ты их опознал, и тогда я устрою этим дорогим гостям штата Нью-Йорк небольшой отпуск в Херкимере. Выделим им уютную комнатку и даже новую одежду. В полосочку.
Уивер улыбнулся – впервые за все эти дни:
– Спасибо вам, мистер Хигби. Я очень вам признателен, что не пожалели для меня времени.
– Я просто делаю свою работу. Пойду разыщу Дуайта, чуток поговорю с ним о делах, а на обратном пути зайду за тобой.
Мистер Хигби отправился искать мистера Сперри, а Уивер вернулся к раковине – с прямой спиной и высоко поднятой головой. Глаза его, на целых четыре дня потемневшие и потускневшие от гнева, теперь победно блестели.
Иногда бывает так: случайно глянув на человека в правильный момент и в правильном освещении, вдруг видишь, каким он станет. Однажды я увидела, как Бет вскинула голову, услышав крик койота в сумерках. Глаза ее расширились от страха и удивления, и я ясно увидела: когда-нибудь она станет красавицей. Не просто хорошенькой, а по-настоящему красивой. И в Лоутоне я разглядела тоску по странствиям задолго до того, как он ушел из дома. Еще когда он был мальчиком и бросал палочки и листья в бурные воды Лосиной реки, а потом смотрел, как они несутся по течению туда, куда сам он попасть не мог. Я видела, как Ройал, оторвавшись от работы, утирает пот со лба в ярком полуденном свете, и понимала, каким он будет фермером. Лучшим, чем его отец, лучшим, чем мой. Таким, который в засушливый день чует запах дождя и по шелесту листьев определяет зрелость кукурузы.
А в тот миг я увидела, кем станет Уивер. Я увидела его в зале суда – как он громовым голосом обращается к судьям, приковывает к себе их глаза и уши, их сердца и умы – силой своих убеждений, пламенностью своих слов.
Уивер еще не стал этим человеком. Но он им станет. Пока Уивер Смит – всего лишь юноша, долговязый и нескладный, отскребающий щеткой жир со сковородки. Но это сегодня. Это не навсегда.
