Амброзин подчинилась. Ее морщинистое лицо светилось радостью, потому что вдруг и неожиданно свершилась ее давняя мечта. Амброзин Уинкворт хоть и прожила тусклую жизнь на чужих кухнях, но всегда жаждала иметь бриллиантовый перстень. Она не надеялась получить его, а теперь он был на ее пальце, прекрасная блистательная вещица, сияющая в июньском свете, что лился через окно. Для Амброзин в этот момент свершилось все. Она более ничего не ждала от судьбы.
Возможно, тетя Бекки догадалась о тайном желании старушки. Или, может быть, отдала Амброзин перстень, чтобы подразнить клан. В последнем она, безусловно, преуспела. Нэн Пенхаллоу разозлилась больше всех. Это она должна была получить бриллиантовый перстень. Текла Пенхаллоу подумала о том же. Джоселин, у которой когда-то был такой, Донна, у которой таковой имелся до сих пор, и Гей, которая ждала, что скоро такой будет и у нее, равнодушно изумились. Хихикнув про себя, тетя Бекки вернулась к завещанию, отдавая миссис Клиффорд Пенхаллоу китайскую ширму.
«Как будто мне нужна ее старая китайская ширма», — чуть не плача, подумала та.
Единственной, кому никто не позавидовал, была Маргарет Пенхаллоу. Она стала обладательницей «Странствий Пилигрима», старой потрепанной книги. С подшитыми обложками и страницами, пожелтевшими от старости. До книги было страшно дотрагиваться из опасения, что она рассыплется на части. Этот изношенный старый том по неясным причинам очень ценил Теодор Дарк. После его смерти тетя Бекки хранила книгу в старой коробке на чердаке, где она запылилась и покрылась плесенью. Но Маргарет не была разочарована. Она ведь не ждала ничего.
— Мой зеленый лист для маринада достанется Рейчел Пенхаллоу, — сказала тетя Бекки.
Длинное лицо Рейчел вытянулось еще больше. Она хотела апостольские ложки.
[9] Но их получила Гей Пенхаллоу, к своему удивлению и удовольствию. Ложки были оригинальны, милы и прекрасно гармонировали с неким маленьким домиком мечты, что смутно рисовался в ее воображении. Тетя Бекки взглянула на сияющее лицо Гей с чуть меньшей, чем обычно, суровостью и продолжила, отдав столовый сервиз миссис Говард Пенхаллоу, которая хотела чиппендейловский шкаф.
— Это мой свадебный сервиз, — сказала тетя Бекки. — Разбился только один предмет. Теодор как-то стукнул кулаком по крышке одной из супниц, разволновавшись в споре за обедом. Но я выиграла спор — по крайней мере, настояла на своем мнении, неважно, супница или не супница. Эмили, а тебе достанется кровать.
Миссис Эмили Фрост, урожденная Дарк, что тоже томилась по апостольским ложкам, притворилась, что рада кровати, которая была великовата для ее крохотных комнат. А миссис Альфеус Пенхаллоу, мечтавшей о кровати, пришлось довольствоваться чиппендейловским шкафом. Донна Дарк получила старое блюдо для яиц в виде веселой разноцветной китайской курицы, сидящей на желтом китайском гнезде, и была довольна, потому что ей с детства нравилась эта старинная вещь. Джоселин Дарк достался столик красного дерева с когтеобразными ножками, на который нацелилась миссис Палмер Дарк, а Роджер Дарк — георгианские подсвечники и вечную ненависть миссис Дензил. Красивый старинный книжный шкаф времен королевы Анны отправился к Мюррею Дарку, никогда не читавшему книг, а Хью Дарк получил старинные, восемнадцатого века песочные часы и с горечью подумал, какой в них прок человеку, время для которого остановилось десять лет назад. Он знал, как долог бывает всего лишь один час и какие разрушительные последствия может принести.
— Кросби, ты возьмешь мой старый хрустальный графин для виски, — сказала тетя Бекки. — К сожалению, в нем давным-давно не бывало спиртного. Ты можешь наливать туда воду, что всегда пьешь ночью. Я слышала, как ты однажды восхищался им.
Старый Кросби Пенхаллоу, кивая, проснулся с довольным видом. Он и не ожидал ничего такого. Как любезно со стороны тети Бекки вспомнить о нем. У них была общая молодость.
Тетя Бекки смотрела на него — на его гладкую сияющую лысину, запавшие голубые глаза, беззубый рот. Старина Кросби никогда не вставлял зубы. Но все же, несмотря на лысину, выцветшие глаза и дряблый рот, Кросби Дарк не казался больным стариком, а совсем наоборот.
— Я хотела сказать тебе кое-что, Кросби, — сказала тетя Бекки. — Ты не знал этого — и никто не знал, — но ты был единственным мужчиной, которого я любила.
Объявление стало сенсационным. Столь нелепой казалась эта изношенная страсть, что многие бы рассмеялись, если бы посмели. Кросби болезненно покраснел всем своим морщинистым лицом. Черт побери, зачем эта старуха Бекки смеется над ним? Правда это или нет, но как она осмелилась вот так выставить его перед кланом?
— Я сходила с ума по тебе, — задумчиво пр одолжила тетя Бекки. — Почему? Не знаю. Шестьдесят лет назад ты был так красив, как не должен быть мужчина, но мозгов у тебя не было. Но все равно ты был мужчиной для меня. И никогда и не смотрел в мою сторону. Ты женился на Аннет Дарк, а я вышла замуж за Теодора. Никто не знает, как я ненавидела его, когда выходила замуж. Но через некоторое время я поладила с ним. Такова жизнь, ты же знаешь, хотя здесь сидят три молодые романтичные гусыни, Гей, Донна и Вирджиния, и думают, что я несу чушь. Прошло время, и я справилась с чувством к тебе, хотя, даже спустя годы, мое сердце начинало бешено стучать, когда я видела, как ты идешь по проходу церкви со своей безропотной маленькой Аннет, семенящей вслед. Благодаря тебе, Кросби, у меня было немало приятных волнений и, без всякого сомнения, намного больше, чем в случае, если бы я вышла за тебя. Теодор стал для меня лучшим мужем, чем был бы ты — у него имелось чувство юмора. Но теперь неважно, каким он там был — теперь я даже не хочу, чтобы ты любил меня тогда, хотя долгие годы желала этого. Боже, я не спала ночами, думая о тебе — а Теодор храпел рядом. Но все это осталось там. Так или иначе, но я всегда хотела, чтобы ты знал об этом, и наконец-то осмелилась признаться.
Старый Кросби промокнул носовым платком пот с бровей. Эразм никогда бы не позволил ему услышать такое — никогда. А если это попадет в газеты! Представь он раньше, что здесь произойдет нечто подобное, никогда бы не пришел на прием. Он мрачно взглянул на кувшин. Это его вина, чтоб его.
— Интересно, многие ли узнают такое при жизни, — сказал Стэнтон Гранди дяде Пиппину.
А тетя Бекки обратилась к Пенни Дарку и отдала ему бутылку с водой из Иордана.
«Скажите на милость, на что мне эта вода», — подумал Пенни.
Возможно, выражение его лица было слишком явным, потому что тетя Бекки вдруг опасно захихикала.
— Помнишь, Пенни, как ты выразил благодарность Робу Дафферину по поводу смерти его жены?
Раздался хор смешков разного тембра, среди которых смех Утопленника Джона прозвучал, как землетрясение. Мысли Пенни были столь же нечестивы, как мысли прочих. Почему об этой небольшой ошибке между благодарностью и соболезнованием, случившейся из-за волнения во время публичной речи, ему вечно должны напоминать таким образом? Да еще и тетя Бекки, старая скандальная кляча, которая только что призналась, что почти всю жизнь любила человека, не бывшего ее мужем.
